Боярин

Денег, правда, сразу же потребовал изрядно, так ведь и тратил с умом – вместо старых прогнивших мостков строили новую пристань, засыпали щебнем да песком ухабистую дорогу, что вела от куманского шляха к валашскому – через переправу по Днестру. Переправе тоже внимание уделил (а как же, на транзитной торговле городок ох как кормился!), освободив от всех податей на три года тех купцов, что зачнут новые большие суда строить – с берега на берег торговые обозы возить. Дельно хозяйствовал новый боярин, разумно, и про юную супругу его люди тоже ничего плохого не говорили, красива была боярышня Полина, умна, только вот тоща больно.

Ко всем городским делам боярин – ну, это как водится – своих людей приставил, тех, что с собой привез, кому доверял. Дружиною, само собой, сам же боярин Павел и командовал, а вот городским ополчением Митоха Рязанец занимался, муж в ратном деле опытный; колодцы, улицы, да та же пристань и все городские доходы – особый тиун учитывал, молодой, правда, да ведь не зря говорят – мал да удал, вот и этого, наверное, не зря прозвали – Умник, а в помощь ему – Провор, отроце ушлый. Не забыл новый боярин и про порядок, и про то, что крамола какая может в городке завестись – кто-то вдруг с венграми снюхается, кто-то с галицким князем Даниилом, а кто-то – не дай бог! – с Ростиславом Черниговским, таким же, как папанька его, князь Михаил, авантюристом.

Крамолу ту особый человек выискивал – Окулко-кат, мужичина на вид звероватый, чистый упырь. Что уж тут рассуждать – прозвище-то само за себя говорило.

Сам же боярин – а поговаривали, что и жена его – во все дела вникал самолично. Так вот и начал править, не худо, только вот денег загреб больно много – а, поди, не дай! В городе, окромя дружины и спешно набираемого ополчения, еще стояли две монгольские сотни – головорезы те еще, дикие, как все монголы – люди их побаивались, хорошо хоть сейчас, весною, степняков в городе видали редко – те кочевали рядом, в степях у Куманского шляха, там же, в своих вежах, и жили. Одной сотней командовал джаун у-нойон Алтансух Баатыр, другой – джаун у-нойон Еремча, про которого говорили, что он из кипчаков, половцев. Может, так оно и было – не всех половцев монголы истребили да выгнали, часть под их власть пошла, и часть большая, кипчакская речь в ордынском войске звучала все чаще.

Вокруг собственно города, с другой стороны вала раскинулся обширный, окруженный яблоневыми и вишневыми садами, посад, тоже требующий пригляда, особенно в смысле возможных пожаров и антисанитарии, боярин даже, окромя городской стражи, выделил особых людей для того, чтоб заставлять жителей убирать за собой разный мусор, вывозить в специально отведенные места, да только там и выбрасывать. Слава богу, хоть уборные почти в каждом доме имелись, а где не имелись, то строго-настрого было указано – немедленно завести. Чтоб где попало не гадили да мору не разводили.

Обо всех обвесах, обсчетах и неправильных торгах было велено докладывать боярину – он со своими приближенными и суд творил от имени хана, а уж кто недовольным оставался, тот мог в Шехр-ал-Джедид податься, у Ирчембе-оглана наместника справедливости испросить.

Про суды, кстати, Полинка все уши супругу своему ненаглядному прожужжала, мол, нечего жителям с каждой мелочью – с обвесами теми же – на боярский суд бегать, пущай их местный суд разбирает, из самых уважаемых жителей избранный, да судят пусть не как кто из судей похощет, а по закону – для монголов – по Ясе Чингисхановой, для всех остальных – по местным обычаям, кои, ежели не записаны, так надлежит немедленно записать. Обо всем же серьезном – убийства, членовредительсво, грабежи да кражи крупные – это да, это боярскому суду только подсудно.

Так вот и зажил бывший заболотский, а ныне ордынский, боярин Павел Ремезов, управлял себе городом да округой, и забот было – выше крыши! Так ведь и правильно, город-то, чай, не вотчина, не усадьба. А вообще, это дело молодому боярин и супруге его нравилось, управлять они старались честно. Из налогов – что в дань, что на кормление себе оставляли, а что и на городские нужды шло. Кормлением же не злоупотребляли, но и, конечно, не бедствовали – городок-то богатый, вот еще большие суда для переправы построить – и денежки рекой потекут.

Горожане к новому боярину привыкли быстро, уже узнавали издали, снимали шапки, кланялись, когда господин проезжал мимо. Сие Ремезова давно уже не коробило, в эти времена многое значило именно внешние выражения уважения и покорности, по-иному и не могло быть. Не кланяются, шапки не ломят – значит, не уважают и не ставят ни во что. А это для любой власти опасно.

Здесь, на юге, дни стояли жаркие, в садах все уже цвело, да пахло так одуряюще, что невозможно было заснуть. Яблоневый цвет тянулся в окна обволакивающе-медовой сладостью, терпко пахли цветущие вишни и сливы, нежно и трепетно наползала на хоромы сирень.