Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Не следует забывать, что помимо сухопутного театра Большой Игры, существовал и морской, где активность России значительно возросла в последние десятилетия XIX в. Материалы Адмиралтейства свидетельствуют, что англичане внимательно изучали персонал, вооружение кораблей и техническое оснащение доков русского флота. Много места в публикациях для служебного пользования уделялось российским крепостям на море, а также проектам десантной операции царских войск на Британские острова. Офицеры Адмиралтейства скрупулезно подсчитывали увеличение количества быстроходных крейсеров и судов так называемого Российского добровольного флота, включавших коммерческие плавсредства, которые быстро можно было трансформировать в легкие боевые корабли, тем более, что вооружение для них хранилось не в столицах, а в портах их постоянной дислокации — Одессе и Владивостоке[858]. Существенно, что в 1887 г. слухи о гипотетической войне с Англией на море активно циркулировали в Петербургских салонах и кабинетах высоких начальников. Поэтому многие в России поддержали новую морскую программу, принятую правительством в 1887 г. Ее девиз звучал характерным образом: «Британия больше не управляет водами!»

В ответ эксперты Адмиралтейства предложили Кабинету ввести так называемый двойной стандарт, который впоследствии определял суть британской политики на морях вплоть до Вашингтонской конференции 1921–1922 гг. Новый билль о морской обороне успешно прошел через парламент в 1889 г. на волне опасений возраставшей мощи царского флота, способного в союзе с французами бросить вызов Британии. Показательно, что У. Лэнгер, крупный американский историк дипломатии, указывал на выход в свет романа У. Ле Ке «Великая война в Англии в 1897 г.» как на знаковое событие, поскольку его автор изобразил разгром британского флота франко-русскими силами с последующим десантом на Британские острова, который способствует захвату индустриальных центров вроде Манчестера и Бирмингема, а также оккупации Лондона[859]

.

Без сомнений, стратеги, которые присутствовали на Особом совещании, созванном Николаем II в самом начале декабря 1895 г., предложили молодому монарху более сбалансированный взгляд на морское соперничество. Все были согласны с тем, что необходимо воспрепятствовать проникновению английских броненосцев в Черное море через Дарданеллы и Босфор, имея в то же время сильную эскадру на Балтике для отпора немцам и стремясь к получению незамерзающего порта где-нибудь в китайских или японских морях. Примечательно, что ничего не говорилось о намерении царского правительства добиваться создания русской военно-морской базы в Индийском океане[860]. Тремя годами позже инцидент в местечке Фашода, африканской деревне, где экспедиционные силы Британии и Франции столкнулись друг с другом в попытке каждой из сторон зафиксировать границы своих владений, а также борьба держав за концессии в Китае на рубеже XIX–XX вв., подвигли петербургский Кабинет к масштабной реконструкции морских форпостов на Черном и Балтийском морях, необходимых для совместной с французами борьбы против англичан в случае начала вооруженного конфликта

[861]. Посол России сообщал министру графу М.Н. Муравьеву о новом подъеме джингоизма на Британских островах, а Николай II задал риторический вопрос на полях депеши Е.Е. Стааля: «Почему Англия одна имеет право так дерзко вооружаться среди всеобщего мира?»[862]

Англо-бурская война 1899–1902 гг. и неудачи британских экспедиционных сил в течение первых месяцев сражений породили у Петербурга иллюзию легкости получения Россией геостратегических компенсаций у Лондона за соблюдение Россией нейтралитета. К ним, по мнению Ламздорфа, следовало бы причислить морские базы в Средиземноморье или Персидском заливе, а также на Дальнем Востоке. Кроме того, он полагал, что Лондон обязан сделать уступки Петербургу в Персии и Афганистане. Этот ведущий дипломатический эксперт рекомендовал царю установить прямые политические контакты между Петербургом и Кабулом, что явилось бы нарушением прежних договоренностей с англичанами. 6 февраля 1900 г. российское посольство в Лондоне направило меморандум в Форин офис, аргументируя изменение позиции России в отношении Афганистана. Хотя Стааль успокаивал главу Форин офис лорда Лэнсдауна заявлениями о неизменности статуса эмирата, находящегося вне сферы российского влияния, политический резидент в Бухаре М. Игнатьев сразу же предложил афганскому правителю Абдур Рахман-хану заключить торговый договор между Ташкентом и Кабулом[863]. Существенно, что сценарии внешней политики в различных регионах, которые Муравьев изложил царю в самом начале 1900 г., строились главным образом на концепции международных отношений, принадлежавшей перу его фактического заместителя Ламздорфа. После одобрения Николаем II именно они составили программу деятельности России как в Европе, так и в Азии на ближайшее десятилетие[864].