Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Тем временем большинство британских военных экспертов, примерами здесь могут служить Брэкенбери и Робертс, все еще разделяли мнение, что геостратегическое соревнование приведет к неизбежной русско-британской конфронтации в гористой местности Памира или Гиндукуша. Чтобы избежать просачивания казаков на территорию Индии, генерал-майор Джон Ардаг, сменивший Брэкенбери на посту руководителя военной разведки в 1898 г., полагал необходимыми следующие меры: «Нам следует попытаться обезопасить границу, которая удержит ее (Россию. — Е.С.) как можно дальше, иначе, когда придет время для действительной демаркации, мы можем обнаружить русских в такое же нежелательной близости от нас, в какой они находятся сейчас к северу от Читрала. Аналогичные доводы применимы к Тибету как буферному региону. Если мы не обеспечим возвращение Лхасы к прежнему состоянию (контролю со стороны цинских властей. —

Е.С.), русские придут туда прежде нас»[865]

.

Помимо затронутой в его меморандуме проблемы Тибета, речь о которой пойдет ниже, британские военные аналитики обращали серьезное внимание на связь между Памиром и регионом Черного моря через Закаспийскую область. Они рекомендовали Кабинету подготовить превентивную атаку на коммуникационные линии русских с трех направлений, включая удары по Батуму из района Черноморских проливов, закавказским владениям России с баз в Средиземном море через Малую Азию, а также Южному Туркестану из укрепленных пунктов в Персидском заливе через государство шаха[866]. Хотя наиболее влиятельные члены торийских и либеральных Кабинетов относились к этим проектам довольно скептически, почти все они были согласны с точкой зрения лорда Солсбери, которую он высказал Лэнсдауну в конце 1880-х гг.: «Даже одно поражение (англичан. —

Е.С.) от рук России могло бы иметь катастрофические последствия для Индии»[867]

. Тот факт, что сценарий «форвардистской» политики в интерпретации Солсбери всегда, или почти всегда, являлся прагматичным и умеренным, также следует принять во внимание, поскольку он действительно стремился продвинуть имперские рубежи на север ровно настолько, чтобы Афганистан, Кашмир или даже Персия могли бы получить своевременную помощь в случае наступления русских, а беспокойные племена в горах и других трудно доступных районах были бы поставлены под контроль администрации Индии[868].

Однако такой политический курс во многом определялся отношением восточных владык к европейцам как представителям иной, христианской цивилизации. Бесчисленные разведывательные сводки и меморандумы военных и гражданских администраторов на местах свидетельствовали о том, что Форин офис и правительство Индии постоянно подозревали ханов, эмиров и иных правителей в «двойной игре», а также в стремлении углубить противоречия между англичанами и русскими, чтобы получить дополнительные политические и экономические дивиденды. Типичным примером в этом плане выступал Абдур Рахман-хан, который, секретно переписывался с генерал-губернатором Туркестана все 1890-е гг., несмотря на клятвы и заверения о полном взаимопонимании между ним и вице-королями Индии. Неслучайно поэтому упоминавшееся решение Николая II о начале прямого дипломатического диалога с эмиром также как и проект сооружения железнодорожной ветки от Закаспийской магистрали к Кушке — самому южному населенному пункту Российской империи, одобренный в 1899–1900 гг., привели большинство членов Кабинета Солсбери, и особенно вице-короля лорда Керзона, в ярость[869].

Соответственно, англо-бурская война, как уже отмечалось выше, вызвала у царя и его окружения соблазн воспользоваться ситуацией, чтобы вернуться к прежним агрессивным замыслам относительно оккупации Герата и Бадахшана. Кончина эмира Абдур Рахмана в 1901 г. еще более осложнила ситуацию, вызвав дополнительную напряженность в англо-русских отношениях, поскольку вопрос о наследниках престола традиционно рассматривался Лондоном и Петербургом как ключевой с точки зрения сохранения преемственности договорных обязательств восточных владык. В случае с Афганистаном, сын умершего эмира по имени Хабибулла-хан, занявший кабульский престол и поощряемый царскими властями Туркестана, решил избавиться от связывающих ему руки прежних договоренностей отца с англичанами. «Сообщалось, — гласила одна из британских разведывательных сводок за июль 1902 г., — что между эмиром и русскими происходит переписка, одним из результатов которой стало стремление эмира освободиться от английского влияния, в обмен на которое Россия гарантировала свою помощь, если Афганистан подвергнется нападению британцев»[870].