Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Что же касается Дальнего Востока, то Особое совещание, созванное в Петербурге 29 июля 1883 г., одобрило административную реорганизацию, нацеленную на развитие Амурского бассейна, усиление влияния России на ее тихоокеанских соседей — империя Цин, Японию и США, а также обеспечение прочного «тыла» империи в случае войны в Европе. В связи с этим учреждалось новое Приамурское генерал-губернаторство, объединившее три прежних области — Забайкальскую, Амурскую и Уссурийскую, плюс важные в стратегическом плане остров Сахалин и полуостров Камчатка[1025]. Принятые решения казались назревшими и необходимыми с учетом возможных попыток Пекина вернуть территории на Дальнем Востоке, потерянные в середине XIX в., тем более, что китайцы прилагали к этому все усилия в 1885–1886 гг., когда Россия и Британия вновь балансировали на грани войны из–3а событий на границах Афганистана, о которых шла речь в предыдущих главах

[1026].

Источники свидетельствуют, что до японо-китайской войны 1894–1895 гг. вряд ли существовала какая-либо серьезная угроза позициям Великобритании на Дальнем Востоке. Правда, конфликт мог возникнуть из–3а попытки царских дипломатов и военных добиться права на создание морской базы в порту Лазарева на Корейском полуострове в 1885 г., реагируя на просьбу о российском покровительстве со стороны вана

(короля) Кореи, находившегося в вассальной зависимости от цинского императора. Как уже говорилось ранее, англичане ответили на это симметрично, оккупировав порт Гамильтон на островах Комундо, контролировавших вход в Корейский пролив[1027].

Не обладая достаточными ресурсами, чтобы одновременно воевать с афганскими войсками в Пенде и британской морской эскадрой на Тихом океане, при отсутствии коммуникаций, по которым можно было оперативно снабжать войска, Россия вынуждена была отказаться от занятия порта Лазарева и приступить к сооружению великой Транссибирской железнодорожной магистрали в начале 1890-х гг. Хотя некоторые публицисты считали этот проект очередной «никчемной бюрократической затеей» и «самым затратным предприятием в мирное время в современной истории»[1028], стратегические и экономические последствия его реализации трудно было переоценить. В конечном итоге дорога позволила российскому правительству связать воедино отдаленные тихоокеанские провинции, Сибирь и европейскую часть империи. Кроме того, ее правящие круги получили в свое распоряжение, используя современный язык, надежную логистическую структуру, чтобы осуществлять транспортировку живой силы и военного снаряжения в хинтерленд Евразии, недостижимый для британского флота — опоры глобального могущества Британской империи.

Осознавая значение коммуникаций, сооружаемых Россией в Туркестане и на Дальнем Востоке, британские военные эксперты посвятили немало времени анализу результатов реформ, проведенных министром Д.А. Милютиным[1029]

. «Я почувствовал впервые за долгое время, — признавал лорд Гамильтон в личном письме Керзону 2 ноября 1899 г., — что мы должны, насколько это касается русских, признать изменение ситуации, вызванное расширением сети железных дорог, с точки зрения реального военного потенциала Британии и России». Существенен также довольно пессимистический вывод, к которому Гамильтон пришел в конце своего послания: «Я не верю, что мы сможем успешно бороться против России на суше, кроме как поблизости от наших границ в Индии»[1030].

Развитие событий на Балканах и в Восточном Средиземноморье, побуждало юнионистский Кабинет корректировать свою позицию относительно продвижения России на Дальний Восток. «При условии вовлеченности России в Маньчжурии, — подчеркивал генерал-майор Ардаг в июле 1900 г., — наши опасения касательно ее активности в Афганистане, Персии и Турции уменьшатся, а шансы оказания какой-либо русской поддержки Франции также снизятся»[1031].