Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Записки и схемы, составленные офицерами Генерального штаба на основе донесений разведки, позволяют прийти к парадоксальному выводу о том, что большинство военных экспертов полагали необходимым превратить империю Цин в вынужденного союзника России, чтобы устранить опасность крупномасштабной сухопутной войны между двумя империями, если про-английской группировке при пекинском дворе удастся взять верх[1047]. Так, сама логика Большой Игры в Синьцзяне и Тибете, о чем рассказывалось в предыдущих главах, побуждала царских стратегов вступить в борьбу за Корею и Маньчжурию. Характерно, что А. Мэхен, один из первых американских геополитиков, сопоставил продвижение России к берегам Тихого океана с попытками заполучить морской опорный пункт в Персидском заливе[1048]. С другой стороны, возраставшие аппетиты Японии в Корее, которые угрожали дальнейшим изменением регионального баланса сил, вносили дополнительную интригу в соперничество Петербурга и Лондона

[1049].

Меморандум о ситуации на Дальнем Востоке, подготовленный полковником Генерального штаба В. Альфтаном, содержал утверждение о том, что только Корея смогла бы обеспечить Россию желаемым всепогодным морским портом на Тихом океане со всеми вытекающими преимуществами. «Наша дорога в Корею проходит через Маньчжурию, — подчеркивал эксперт. — Корея — цель, тогда как Маньчжурия остается лишь средством к достижению цели»[1050]. Другой военный аналитик князь Волконский призывал правительство установить над Кореей российский протекторат по примеру Бухары[1051]

. А генерал-майор Н.М. Чичагов, временно исполнявший обязанности начальника штаба Приамурского военного округа, в своем докладе, датированном 1898 годом, называл Японию наиболее реальным кандидатом в союзники Великобритании, обращая внимание высшего руководства на принятую японским правительством программу ускоренной модернизации и перевооружения сил армии и флота, которая, по его мнению, должна была завершиться к 1903–1904 гг. Дальнейшие события подтвердили этот прогноз[1052].

Суммируя точки зрения российских политических и военных обозревателей на дальневосточный курс петербургского Кабинета, следует также иметь в виду нюансы в их подходах. Некоторые из них жестко критиковали цинские власти и призывали царское правительство все же пойти на соглашение с Японией, как до, так и особенно после войны 1894–1895 гг.[1053] Другие предсказывали возникновение паназиатской империи под эгидой России с Маньчжурией в роли индустриального сердца

[1054]. Раздавались также голоса, которые запугивали обывателей так называемой «желтой угрозой». Это словосочетание, введенное в оборот публицистом И.С. Левитовым в серии памфлетов с разоблачением якобы зловещих признаков наступления азиатов на Европу[1055]. Наконец, ряд авторов предостерегали россиян против возникновения у дальневосточных границ империи марионеточного государственного образования под эгидой Японии наподобие действительно созданного впоследствии Маньчжоу-Го, которое существовало под японским протекторатом с 1932 по 1945 г.[1056]

9 июня 1896 г. Московский протокол, подписанный русскими и цинскими дипломатами, предоставил России исключительные права на строительство железной дороги через Маньчжурию. В соответствие с его статьями, Пекин был обязан консультироваться с Петербургом по наиболее важным вопросам своей политики, а царское правительство учреждало Русско-Китайский банк для финансирования новых проектов и получало возможность направить военных инструкторов не только в Китай, но и Корею[1057]. Общеизвестно, однако, что различные точки зрения и межведомственная борьба группировок в высших эшелонах российской власти серьезно затрудняли проведение выверенного политического курса на дальневосточном направлении. Поэтому вскоре после заключения фактически антияпонского по своей направленности союза между Россией и Китаем, царская дипломатия в лице посла барона Р.Р Розена пошла 25 апреля 1898 г. на подписание отдельного соглашения с Японией по Корее, противоречившего некоторым статьям Московского протокола[1058].

Если часть европейских интеллектуалов рассматривали продвижение России в северо-восточной Азии как упреждающий маневр в отношении Китая и Японии, британцы связывали его с политикой окружения Индии государствами, зависимыми от России и враждебными Англии, что грозило нарушением баланса сил, существовавшим в дальневосточном регионе с середины XIX в.[1059]