Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

После того как британцы эвакуировали свои морские силы с островов Комундо в феврале 1887 г., Особое совещание, созванное Александром III 8 мая 1888 г., приняло резолюцию, которая предусматривала блокирование попыток других государств «превратить Корею в орудие антироссийской политики»[1038]. С началом японо-цинской войны в июле 1894 г. новое Особое совещание признало нейтралитет Кореи, хотя и подтвердило ее вассалитет от Цинской империи ante bellumms

[1039].

Победа Японии в значительной степени изменила геополитический ландшафт Дальнего Востока, так как японо-китайский мирный договор 1895 г. положил конец даже номинальной вассальной зависимости Пхеньяна от Пекина[1040]

. С этого времени Япония, а немного позднее и США стали государствами, вступившими в конкурентную борьбу с европейскими державами за господство в Восточной Азии. Если до этого Страна восходящего солнца рассматривалась в Европе как «военно-политический карлик», судя по впечатлениям, которые цесаревич Николай вынес из своего неофициального посещения Японских островов в 1891 г.[1041], то отныне она казалась вполне готовой вмешаться в Большую Игру Лондона и Петербурга.

Новые вызовы обусловили те противоречия в российской дальневосточной политике, о которых свидетельствуют документы эпохи. Если до японо-цинской войны большинство государственных деятелей, особенно дипломатов, заявляли, что желательно поддерживать баланс сил между Россией, Британией, Китаем и Японией, чтобы противостоять влиянию Лондона на Пекин[1042]

, то укрепление японских позиций в результате военной победы открыло три альтернативы для царского правительства на Тихом океане: прийти к соглашению со Страной восходящего солнца относительно разграничения сфер интересов в Маньчжурии и Корее, договориться с Англией и другими европейским державами об ограничении амбиций Токио или добиваться союза с империей Цин, чтобы втянуть его в орбиту русской политики и устранить угрозу с суши своим азиатским владениям[1043].

Начальник Главного штаба генерал-адъютант Н.Н. Обручев склонялся к первому варианту, который предусматривал оккупацию русскими войсками Северной Маньчжурии. С его точки зрения, России не следовало препятствовать переходу Кореи под контроль Японии. Под впечатлением быстрой победы японцев над гораздо более многочисленными цинскими армией и флотом Обручев провидчески указывал на огромные логистические трудности, с которыми столкнутся царские войска в случае войны против империи микадо[1044]

.

Генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович при поддержке министра иностранных дел князя А.Б. Лобанова-Ростовского отстаивали второй сценарий. Они полагали, что противодействие России способно «толкнуть Токио в объятья Лондона». Чтобы избежать такого развития событий и изолировать японцев мирными средствами, правительству следовало организовать общий демарш европейских стран под предлогом чрезмерности требований Японии к Китаю. Князь Лобанов-Ростовский, со своей стороны, во всеподданнейшей записке от 6 апреля 1895 г. утверждал, что поскольку Англия привыкла делать ставку на Китай в своей антироссийской политике, то британцы и далее будут рассматривать Страну восходящего солнца как потенциального конкурента на Тихом океане, особенно после ожидавшегося распада Цинской империи. В то же время Япония как усиливающаяся морская держава вряд ли избежит столкновения с Британией, по крайней мере, на морях, омывающих берега Поднебесной. Поэтому министр выступал за продолжение диалога с лондонским Кабинетом относительно ситуации, сложившейся на Дальнем Востоке, используя опыт переговоров по Памиру[1045].

Однако после того как царская дипломатия не смогла привлечь английское правительство к демаршу России, Франции и Германии против Японии в апреле 1895 г., С.Ю. Витте вместе с военным министром П.С. Ванновским убедили царя принять третий вариант действий в регионе. Вдохновленный амбициозной перспективой создания некоего подобия «Русской Индии» на берегах Тихого океана, Николай II и некоторые советники из его ближайшего окружения, вроде князя Э.Э. Ухтомского, в конечном итоге пошли на сотрудничество с дряхлой маньчжурской династией, пожертвовав нормальными отношениями с Токио[1046].