Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Учитывая неблагоприятное для интересов британской империи развитие международной ситуации, а также изложенные выше взгляды, вряд ли стоит удивляться, что премьер-министр не упустил благоприятный момент для зондажа возможного компромисса с Россией во время официального визита Николая II в Великобританию, о чем говорилось ранее. Вместо общей дискуссии, Солсбери предложил царю обсудить животрепещущие проблемы англо-русского соперничества в региональном ключе, начиная с Египта и Черноморских проливов и заканчивая Дальним Востоком. Записи его бесед с российским императором в Бальморале 27–29 сентября 1896 г. показывают, что глава Сент-Джеймского Кабинета высказывал намерение, используя современный язык, «перезагрузить» двухсторонние отношения, чтобы положить конец Большой Игре, хотя он сам не был уверен в реальности осуществления своего замысла. К тому же Николай с подозрением воспринял реверансы Солсбери в сторону России, находя их не чем иным, как дипломатической ловушкой, цель которой состояла в том, чтобы вбить клин в дружественные отношения Петербурга с Парижем и Берлином[1078].

Схватка за концессии и морские базы на Дальнем Востоке побудила Солсбери возобновить предложения о дипломатическом сотрудничестве двух империй в январе 1898 г., перенеся акцент на ситуацию вокруг Китая. Разрастание дальневосточного кризиса даже заставило осторожного премьер-министра отозвать главу британской дипломатической миссии, сторонника решительной политики сэра Николаса О'Коннора из столицы Поднебесной, назначив его послом в Петербург. Ему были даны инструкции попытаться вновь открыть дискуссию с министром иностранных дел России Н.Н. Муравьевым о ситуации в Азии. По сообщению О'Коннора, «Муравьев был вполне готов к обсуждению любого предложения, которое бы привело стороны к лучшему пониманию (entente

) между двумя странами»[1079]. Несмотря на внешне позитивную реакцию, царское правительство тормозило проведение даже предварительных консультаций под предлогом того, что британский заем Китаю и оккупация ее войсками порта Вэйхайвэй нарушили-де и без того хрупкое равновесие интересов в северо-восточных провинциях Цинской империи[1080]

. Аналогичным образом российские дипломаты сдержанно отнеслись к инициативе Форин офис провести международную конференцию по проблемам Дальнего Востока, используя опыт Берлинского конгресса, участники которого поделили Африканский континент на сферы влияния европейских государств в 1884–1885 гг.[1081]

Свое разочарование политическим курсом Петербурга Солсбери продемонстрировал в выступлении на ежегодном съезде так называемой Лиги Подснежника, объединявшей сторонников консервативных идей, заявив, что Россия допустила серьезную ошибку, навязав Китаю аренду Порт-Артура в начале 1898 г., так как этот порт совершенно бесполезен для нее[1082]

. Наоборот, сторонники «наступательной политики», включая членов Китайской Ассоциации, приветствовали оккупацию Британией Вэйхайвэя как ответную меру. Согласно информации Стааля от 2 марта 1898 г., Харкуорт и Керзон одобрили ужесточение английской политики на Дальнем Востоке, которая, по их мнению, должна была базироваться на трех принципах: сохранение целостности и независимости Китая, защите договорных обязательств и безопасности свободной торговли[1083]. В то время как Солсбери и другие министры рассматривали эту акцию скорее как вынужденную меру для успокоения критиков в парламенте и прессе, Керзон и другие «форвардисты» назвали решение о занятии китайского порта «объявлением с нашей (британской. — Е.С

.) стороны, что мы не оставим поле в Северном Китае нашим конкурентам, но продолжим требовать равного голоса в защите наших интересов в этом регионе, а также в определении будущего Китая»[1084]. Как докладывал Стааль Муравьеву, Уайтхолл собирается «ударить Россию ножом в спину» на Дальнем Востоке, заключая с Китаем договор о долгосрочной аренде морской базы в Вэйхайвэе, расположенной в Чжилийском заливе напротив русского Порт-Артура[1085].