Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Позитивные тенденции, пробивавшие себе дорогу в отношениях двух империй, побудили Муравьева 15 июня 1898 г. в беседе с послом О'Коннором заверить его, что российское правительство желало бы культивировать дружеские отношения с Великобританией, особенно в делах Дальнего Востока. Упомянув, что Россия не стремится к концессиям в бассейне Янцзы, министр иностранных дел отверг причины, по которым «дух скрытого, а еще меньше и военного антагонизма продолжал бы существовать между двумя странами»[1095].

Однако двойственность и колебания в дальневосточной политике России продолжались, ибо практически по каждому серьезному вопросу царю приходилось выступать арбитром в спорах между шовинистически настроенными, панславистскими кругами и менее агрессивными, проевропейскими группами властной элиты, склонными к проведению ускоренной модернизации по примеру Западной Европы. Кроме того, германские интриги в Европе и Азии вкупе с алармистскими публикациями в прессе Старого Света приводили к всплескам антироссийских или антибританских настроений в обеих империях. Типичным для первого случая явилась брошюра некоего И. Поповски, австрийского публициста, который еще в 1890 г. писал, что «в архивах русского Главного штаба насчитываются сотни планов кампании против Индии, и каждый год составляются новые». Он далее упрекал лондонский Кабинет в политической пассивности, военной некомпетентности и абсолютном соглашательстве с русским продвижением в Азии. Поповски рекомендовал правительству Великобритании вступить в коалицию Центральных держав — Германии и Австро-Венгрии, чтобы остановить предстоящий марш казаков на Индию. Английская версия этого памфлета вышла из печати тремя годами позже[1096].

Доверие и безопасность всегда оставались главными проблемами международной жизни. И российско-британские отношения не были в этом смысле исключением. Так, 21 ноября 1895 г. Лобанов-Ростовский писал Стаалю относительно вовлеченности Британии в кризис вокруг репрессий турок против армянского населения Османской империи: «Если, как Вы заявляете, мы не можем выдвинуть каких-либо обвинений в адрес Англии, то мы не в состоянии и похвастаться откровенностью ее методов или подлинно лояльным содействием с ее стороны. Манера действий лорда Солсбери, бесспорно, не относится к таким, которые внушают полное доверие. Более того, его действия и высказывания неоднократно были способны вызвать лишь вполне законные опасения»[1097]

. Соответственно Солсбери, хотя и по другому вопросу, признавал в письме к одному из дипломатов, что «надо что-то делать с Маньчжурией; я нахожу, что не мог бы доверять им (русским и немцам)»[1098].

И все же в кругах британской политической элиты медленно, но верно вызревало понимание срочной необходимости трансформации внешнеполитического курса. И Большая Игра на Дальнем Востоке способствовала указанному процессу, поскольку защита британских интересов в этом регионе, несомненно, требовала союзника, который бы подстраховал Лондон в случае одновременного вовлечения в борьбу с несколькими великими державам, как показала война против буров[1099].

Глубокое разочарование правящих кругов Великобритании в потенциале Китая после событий 1894–1895 гг. привело политиков и военных к мысли о переориентации на союз со Страной восходящего солнца, которая, судя по газетным публикациям, вдруг стала напоминать подданным Ее Величества Англию на заре промышленного переворота. Публицисты находили сходство в геополитическом положении Великобритании и Японии, а также в том, что японцы, как и британцы, сплошь записные патриоты, прирожденные моряки и прагматики в житейских вопросах. «Одна сторона прекрасно вооружена, дисциплинирована и руководима командирами, а у другой полностью отсутствуют эти качества», — писала солидная Таймс

в январе 1895 г., сравнивая подданных микадо с китайцами[1100].