Брат, найди брата

Тут они увидели, что в кабинете директора горит свет.

— Может, уборщица забыла выключить? — спросил Крошкин.

— Никогда не забывает.

И они направились в контору.

Кабинет был закрыт на ключ. Посреди кабинета стояли большие деревянные ящики с нарисованными на боку черными рюмками и с категорической надписью: «Не кантовать!»

В то самое время, когда их песочили на парткоме, в автобазу прибыл оркестр.

Сначала они молча сидели около ящиков. Потом Женя Сотников побежал за топором.

Они открывали ящики, вынимали белые и желтые трубы и раскладывали на длинном столе с красной скатертью. Трубы блестели золотом и серебром, но кое-где на них был матовый налет, и тогда они оттирали его рукавом.

Потом опять посидели молча.

Поднялся Крошкин и снова начал заглядывать в пустые ящики. Шуршал толстой оберточного бумагой.

— А может, тут все-таки есть?.. Зимой их полагается протирать.

— Думаешь, и стакан для тебя туда положили? — хмыкнул Мухин. — Для комплекта.

— И сырок плавленый, — поддержал шутку Женя.

О разносолах они тогда не мечтали.

— Вот это и все, что тут есть! — назидательно проговорил Мухин и ткнул пальцем в нарисованную на боку черную рюмку.

— А ты скажи, — спросил у Жени Колесников, — когда вы персональное дело этого типа из четвертой колонны разбирали, вы хоть узнали у него, где это он ночью достает?

Женя посмотрел на директора, приосанившись. Поправил кепку и из кабинета вышел походочкой старого десантника.

Вернулся он через полчаса. К этому времени Крошкин уже раздобыл сырок. Завалялся у дежурного, который, окажись он спящим, первым должен был испытать на себе электрический разряд послепарткомовской цепной реакции.

Потом они капнули на трубы. Помаленьку на каждую…

Неужель подведете, милые?!

Потом чокнулись.

Первым приладил к трубе мундштук и попробовал дунуть, естественно, Женя. Как самый младший. Самый нетерпеливый.

У него не получилось, и Крошкин укоризненно покачал головой:

— Молодё-ожь!.. — И потребовал: — Дай-ка!

— Что она, одна, что ли? — резонно ответил Женя. — Целый оркестр!

И Крошкину пришлось прилаживать мундштук самому.

Крошкину, в свою очередь, взялся давать советы Мухин. Но ведь давно известно, что лучше один раз показать, чем десять раз посоветовать. И захрипела третья труба…

Колесников сидел в сторонке и смотрел на них, как на детей. А может быть, думал, как в такой ситуации не уронить авторитет. Потому что в конце концов он выбрал барабан.

Взял колотушку, и тот отозвался глухо и грозно. Как барабану и полагается: б-бум-м!..

— Учитесь! — сказал Колесников.

И они взялись с новыми силами.

Они перепробовали все трубы, и каждый в конце концов остановился почему-то на самой большой. Только Колесников не изменял барабану.

— Водителям Западной автобазы — ур-ра! — кричал Женя, приподнимая сжатый кулак. — Спасибо за ударную работу, товарищи!

И тянулся губами к мундштуку висевшего на нем геликона.

Вслед за Колесниковым с барабаном у живота они шагали с трубами вокруг стола и дудели, а Женя опять выкрикивал…

Не подведите, милые!

Не подведут.

Они и до этого делали что могли, и после будут выкладываться, как умеют выкладываться люди лишь на сибирских стройках, и, хоть заработают еще не по одному выговору, в Западную привезут-таки знамя, и другое перенесут, от соседей, от старичков «мазистов», которые тоже не так-то просто начинали на нашей Антоновской площадке, — рассказать?..

И оркестр будет греметь на торжественных собраниях, и впереди колонны на май, когда охрипший от усердия секретарь парткома Белый с трибуны выкрикнет в микрофон: «Водителям Западной — спасибо!» И наша многотиражка даст о них разворот под набранной крупно «шапкой»: «Транспорт — нервы стройки. Западная: порядок!» И портреты теперешних «молокососов», портреты уже остепенившихся женихов да ухажеров станут печатать на первых страницах столичные газеты… Все это будет, еще будет, а пока — такая минута, когда надо, чтоб распрямилась в тебе до предела сжатая теми самыми объективными обстоятельствами, с которыми нарочно не посчитался нынче хитрющий Белый, пружина, и вот они — видел бы это секретарь! — маршируют вокруг стола, а уже через сорок минут предрабочкома Крошкин получит в лоб… Ну и что ж тут? Ревнует, — значит, любит…

…Он закричал:

— За что, мама?!

А его подтолкнули к зеркалу, причем «подтолкнули» — это, конечно, не совсем точно, но автор и так уж слишком увлекся, да простится ему, написавшему до этого столько идеально-прозрачных портретов своих товарищей по новостройке!

— Ты посмотрел бы на свои губы!..

Крошкин посмотрел. Губы и правда были у него выше носа.

Тут он стал клясться, что ничего такого не было, мама, а был партком, а после они поехали в автобазу, «треугольник» в полном составе, еще и этот мальчишка, Сотников, мама.

Ему позволили сесть на стул. Жена сняла трубку телефона: