Брат, найди брата

— Ну что, товарищи руководители завода? — спросил потом. — Все тут?

Еще ничего не подозревая, ему недружно ответили.

— Прошу за мной.

И он, в легких ботиночках, пошел по этому, будь оно проклято, болоту, которое осталось еще со времен стройки, а все запереглядывались — что, мол, наш Дед — совсем? — затоптались на месте, а потом сделал шаг в воду один, другой, третий…

Когда они стояли вокруг него посреди болота, почти по колено в воде, он громко, чуть в нос, как всегда, сказал:

— Скажи, Александр Максимыч, зачем ты из меня Христа хочешь сделать, а из них апостолов?.. Видишь, что не можем по воде ходить?!

Повернулся и пошел к машине. Уехал первый, а они еще стояли, отряхивались, поругивали беззлобно Перчаткина. Кто-то за всех сделал вывод:

— Значит, други, с грязью на заводе надо заканчивать!

Тут-то и подошел к Перчаткину Брагин:

— Нет, ты видел? Оцени, а?!

И показал на свои резиновые сапоги.

— Повезло тебе, — вздохнул Перчаткин.

— Что значит, повезло? — смеялся Брагин. — Я просто догадался! И Полосухина вон предупредил: во-первых, чтобы у меня был свидетель, что я и в самом деле такой догадливый, а во-вторых, я просто пожалел его: слышал небось, какой начет Дед ему преподнес за простой на конверторном?! Когда он теперь себе новые штаны купит?

И к Перчаткину подошел этот кудрявый богатырь, этот никогда не унывающий Полосухин, обаяния которого с лихвою хватило бы на пятерых, сжал локоть своею крупной пятерней:

— Не обижайся, дружище!

Нет, вовсе не то, что и он был в сапогах, — именно это его неиссякаемое обаяние почему-то и взбесило тогда обычно уравновешенного Перчаткина.

Бросил к Брагину руки, словно хотел схватить его за грудки:

— Но мне-то ты почему не сказал?

— А зачем?.. Ты бы за ночь засыпал ямку, и все дела, а мне, во-первых, и действительно очень хотелось свою догадку проверить, а во-вторых, это надо же совсем не любить Деда, чтобы лишить его удовольствия превратить свой генералитет в скопище мокрых куриц!

А этот обаяшка Полосухин снова задушевно произнес:

— Не осуждай, дружище! Не осуждай!..

Машина, в которой ехали Перчаткин с Беловым, приткнулась к коттеджу Веденина рядом с двумя другими, стоящими у подъезда, и вот мимо Эммы Борисовны, которая молчит и только в крайнем осуждении качает головой, мимо медсестры со шприцем в руке, которая попадается им навстречу, они торопливо проходят в комнату, где в кресле у камина сидит раскатывающий после укола рукав рубашки директор — рубаха на нем белая, галстук, черные брюки…

Со Ступиным и Брагиным рядком пристраивается Перчаткин, чуть поодаль от них троих, сидящих теперь как школьники, располагается Беловой.

— Итак, подведем черту! — громко, без лишних слов продолжает Веденин. — Остановим старую печку, и завод тут же начнет работать только на семьдесят процентов обычной мощности… На семьдесят! И сколько это потом продлится, будет зависеть не только от строителей, нет, — у них на монтаж новой печки — нормы!.. А зависеть будет от доменщиков, от вас: не сумеете весь до капли чугун выпустить, оставите в старой печке хорошенького «козла», и придется потом и взрывать его, и вручную колупаться, и разбирать старую печь на месяц, на два дольше, чем собирались… Вот во что дело упирается! Когда ее гасить?! На днях прилетит кто-либо из министерства и будет вам руки выворачивать и добиваться, чтобы никакого запасца вы себе на случай «козла», на промах-то на свой, не оставили… А вы к этому разговору не готовы! Так или не так?! Ну?! — Веденин нацеливает палец на Ступина. — Твой крайний срок, когда печку погасить?!

— Я уже говорил, — словно оправдывается Ступин.

— Ты не говорил — ты мямлил! — и Веденин переводит палец на Брагина. — Главный инженер, — твой срок?! Может, ты поправишь Ступина?.. Или нет?! Как, директор?! У директора есть свой срок?.. Или ты начальнику цеха целиком и полностью доверился?.. Веришь ты ему или нет?! А ты ему?! А ты — им обоим?! Тогда кто мне ответит вразумительно? Ты?! Ты?! Ты?!

На каждого из них смотрит Веденин так, словно сейчас же, немедленно должен выбрать наследника главного дела своей жизни, а выбирать-то, выходит, пока и не из кого. И он кричит гневно:

— Как жить-то дальше собираетесь?!

Закашлялся, его затрясло, и тут же в раскрытых дверях боковой комнаты показался Райх, поднял руку:

— Все, уважаемые товарищи, — я не прошу, я требую: все!

И появилась медсестра, и вслед за нею конечно же Эмма Борисовна:

— Коленька, я прошу тебя: все!

Веденина повели к дивану, а они все четверо поднялись, попятились к выходу, только с невольной виной кивали.

Эмма Борисовна взяла за руку Белового, задержала в соседней комнате:

— Останьтесь, прошу вас… Я должна с вами поговорить.

— Вы езжайте! — не обращаясь ни к кому в отдельности, сказал Беловой.

И он остался, глядел через окно, как Ступин, Брагин, Перчаткин решают, какую машину оставить для него, для Белового, как сами потом рассаживаются…

Смотрел, с носка на пятку покачивался, потом словно что-то уловил в себе, прислушался, замер…