Брат, найди брата

Сказал Веденин и как ни в чем не бывало сел. С интересом смотрели на него члены парткома. С любопытством поглядывали на широко разводившего руками Полосухина.

— Я думал, товарищи, что мы с вами уже заканчиваем, — проговорил тогда Беловой. — Ан нет. Мы, оказывается, только начинаем. По другому разу. Ну что ж. Кто, товарищи, снова выступит первый?..

Эмма Борисовна плотно прикрыла дверь, усадила Белового подальше от нее, села напротив сама и тут же заплакала. Он как мог начал утешать: не надо, не надо, мол!.. Все понимаю, только чем я могу помочь?..

— Обращалась я к вам когда-либо? — спросила она сквозь слезы. — Никогда, верно?.. Хоть у меня, может быть, и были основания… Может быть, были. Вы понимаете?..

Беловой кивал, соглашался.

— Но нынче я впервые обращаюсь: помогите!

— Эмма Борисовна, дорогая, — начал он. — Тут всякий был бы рад вам помочь…

— Вы знаете, Николай Фадеич никогда не принадлежал семье, — давилась она слезами. — Никогда!.. Завод. Коллектив. Прорыв. План. Пуск. Авария. Вот это все, чем он жил… Хорошо, может, отчасти я и сама в этом виновата! Как женщина… Что не смогла привязать к себе настолько… но как привяжешь, если такой характер?!

— В том-то и дело, — согласился со вздохом Беловой. — В том-то и дело!

— Но сейчас! — зашептала она еще горячей. — Когда осталось, можно сказать, всего ничего… Зачем же сокращать ему жизнь?.. Григорий Иваныч, ну зачем?!

— Мы стараемся, вы же не можете этого отрицать, но Николай Фадеич сам…

— Но можно же всех, кого он может позвать к себе, предупредить, что нельзя?! Ну пусть они поймут наконец: не-льзя!..

— Хорошо, — согласился Беловой. — Это за нами. Такую работу мы у себя там проведем. Но тут еще вот что, Эмма Борисовна… На днях на завод прилетает Полосухин…

Она задохнулась:

— Полосухин?!

— Ну, тут уж ничего не поделаешь… как говорится, не в нашей власти.

— Если Коля узнает… вы понимаете  ч т о  это для него?!

— Потому и говорю, что понимаю. И давайте так: мы сделаем все, чтобы наши все держали язычок за зубами… А вы проведите работу с Зоей Николаевной… Чтобы она не проговорилась. Потому что нам самим с нею неудобно…

— Все, все!.. С Зоей я поговорю. Я думаю, уж на этот-то раз она поймет!

Встал Беловой, взял руку Эммы Борисовны в свои ладони, сказал глазами: держитесь!..

Аэропорт Сталегорска.

Вот-вот должен быть самолет из Москвы.

Чуть поодаль от бетонной полосы, на краю летного поля, одиноко стояла черная «Волга» — так встречают в провинции только важных гостей.

Около «Волги» прохаживается одетый с иголочки, подтянутый и, как всегда, решительный Брагин.

Метет первая поземка. Рядом на краю поля суетится воронья стая. Птицы переходят с места на место, беспокойно кричат, взлетают, делают один круг за другим, снова опускаются на бетон, и то, как садится каждая из них, явно напоминает Брагину приземление самолета — об этом говорит его сдержанная, но достаточно жесткая улыбка…

Но вот сел и московский самолет.

Стоящий у трапа Брагин вскидывает ладонь, и Полосухин приподнимает руки и разводит их так широко, что небольшой чемодан в одной и связка коробок в другой висят чуть ли не по обе стороны трапа.

Внизу он неторопливо ставит багаж на землю и даже отступает на шаг, только потом обнимает Брагина — по-братски крепко:

— Ну, здравствуй, старый дружище!.. Здравствуй!

Брагин пытается отобрать у гостя его багаж, но тот не отдает, и они неторопливо идут к черной «Волге».

— Так ты, дружище, оказывается, не просто и. о.!.. — смеется Полосухин, когда Брагин сам садится за руль. — Ты и. о. дважды! Исполняющий обязанности главного инженера завода — это раз. А и. о. водителя — это два!

Брагин только вздохнул и на секунду прикрыл глаза:

— Директорский шофер, видишь, часто занят у Деда… То привезти лекарства, то врачей… И тогда его подменяет мой. А я — вот!

Полосухин нахмурился, спросил озабоченно:

— Как он там?.. Дед?

Брагин только вздохнул и на секунду прикрыл глаза: плохо, мол. Совсем.

Сочувственно помолчал Полосухин, только потом спросил:

— Да, а как твой новый шеф?!

— Ты его знаешь не хуже меня.

— Но теперь-то он в новой роли, а большинство при этом тут же меняется.

Брагин не смог скрыть усмешки:

— Не тот случай! Этот как был…

— Я почему спрашиваю? — поближе придвинулся Полосухин, и его большая рука легла на спинку сиденья позади Брагина. — Открою карты, как говорится. Кроме всего прочего, меня попросили заодно присмотреться тут к нему. Хотят в министерство взять.

— Перчаткина?!

— А это, я думаю, в твоих интересах, дружище, а?.. Не станешь же ты это отрицать?.. Потому что, если он тут останется директором — это, Юра, надолго. Такие, как ты, понимаешь, не горят и не тонут… А если его возьмут сейчас, в министерство, а директором к вам приедет кто-либо из наших, из москвичей, то… Сам понимаешь. Там он за собой оставит квартиру. А в ней жену с детишками. И они его, конечно, запилят…

— Ну, уж это мне знакомо лучше, чем кому-то другому! — Брагин попытался сказать это как можно насмешливей, но неожиданно для него самого вышло горько. — И квартира в прекрасном городе… не хуже, чем Москва. И жена-правда, без детишек.