Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

30 апреля 1781 г. во время обеда с князем Потемкиным в Царском Селе Гаррис узнал, что «неудовольствие», возбужденное в императрице отказом англичан на ее предложение «отдельного вмешательства» в их конфликт с голландцами, значительно остыло, и что дружеское ее расположение к англичанам оставалась «в прежней силе». Затем князь пересказал ответ, данный голландцам, и заверил посла, «что ей до того надоел вооруженный нейтралитет, что теперь она также сильно желала от него отделаться, как еще недавно стремилась привести эту мысль в исполнение». Сообщая Стормонту о своей беседе с Потемкиным, Гаррис приходил к заключению: «Если мы не припишем этого поведения тому, что, по словам моего друга, она (императрица) действительно почитает вооруженный нейтралитет вооруженным ничтожеством, то нам остается искать его объяснения в странном непостоянстве нрава»553

.

В июне 1781 г. Гаррис сообщал в Лондон о том «необыкновенном» состоянии двора, который ему довелось наблюдать. Императрица становится с каждым днем все подозрительнее. Она сильно дорожит собственной властью и упорно держится своих мнений. «Из повелительницы, которой было легко и приятно служить, она сделалась столь капризной, что ей невозможно угодить, и слуги ее испытывают эту странную перемену столько же, как ее министры и любимцы … Многие из лиц, стоящих во главе управления государством, просили или намереваются просить отставки от своих должностей». Даже князь Потемкин стал подумывать о том, чтобы оставить все свои должности, но получил отказ. И, как предполагал Гаррис, вряд ли он действительно желал того, о чем просил. Зная, что императрица без него не может обойтись, он высказал эту просьбу, чтобы вернуть все свое влияние над ней, которое за последнее время, по мнению посла, значительно ослабело. Впрочем, князь достиг успеха в другом деле (не менее для него выгодном), уговорив императрицу купить для прежнего фаворита Ланского свое имение ценою в 500 тыс. руб. «И если что-нибудь может заставить меня предполагать, что он действительно имеет ввиду удалиться от двора, – продолжал Гаррис, – то это суммы наличных денег, которые он собирает, продавая свои поместья, лошадей и золотые вещи». Тем самым князь как будто доказывает, что желает, или опасается, что ему придется удаляться, и потому «благоразумно хочет заблаговременно поместить большой капитал в какие-нибудь иностранные фонды»554

.

Тем не менее, посол продолжал поддерживать близкие отношения с Потемкиным, полагая, что тот к нему «совершенно дружественен и искренен» и готов помогать англичанам, «как только случай к тому представится», но пока не в состоянии «направлять поведение государыни», либо воспрепятствовать чужому влиянию. Гаррис очень дорожил дружбой Потемкина, будучи уверенным, что тот никогда его не обманывал и скрывал лишь то, «насчет чего императрица предписывала ему сохранять тайну». Дипломат почувствовал также некоторое охлаждение к себе со стороны императрицы, объясняя его тем, что ей не понравилась свободная манера, с которой он позволял разговаривать с ней.

Наблюдая за расстановкой сил при дворе, Гаррис подметил все более усилившееся влияние на императрицу Безбородко. «Подделываясь под все ее капризы, он приобрел ее доверие и доброе мнение, а вследствие своих редких способностей и необыкновенной памяти он ей чрезвычайно полезен, – приходил к выводу Гаррис. – Почти исключительно ему поручено внутреннее управление империи, и он имеет также большое участие в ведении иностранных дел»555

. Все чаще дипломат стал получать нужную информацию от секретаря императрицы. «Надеюсь удержать его за собой, так как я уже лишился почти всех своих агентов, которых переманили французы и пруссаки, – сообщал Гаррис лорду Стормонту в депеше от 25 июня 1781 г. – Это для меня тем прискорбнее, что я убежден, что кажусь слишком расточительным в статье расходов по секретной службе, и Его Величество имеет полное основание ожидать от меня подобных услуг за более дешевую цену». Гаррис сетовал на «постоянно усиливающееся жадное корыстолюбие» екатерининского двора, а также на то, что его враги имеют перед ним большую выгоду, поскольку делят расходы между собой, и их дворы «щедро изливают на них деньги». Пруссаки, французы, испанцы, голландцы истратили на это суммы «до того значительные, что я убежден, – продолжал Гаррис, – что они раздаются лицам высоко поставленным»556 .