Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Между тем, правительственные войска начали более активно теснить мятежников. «Московские тюрьмы положительно переполнены огромным количеством бунтовщиков, арестованных в последнее время, – докладывал Ганнинг в Лондон 12 августа 1774 г., – и я опасаюсь, что потребуются иные средства для успокоения существующих там крамол и неудовольствий». Посол сомневался в том, чтобы «любимец» (князь Потемкин – Т.Л.) был в состоянии указать на лучшие средства для достижения этой цели. «Мне кажется, – писал Ганнинг, – что он не обладает теми качествами и способностями, которые обыкновенно приписывались ему, но напротив того заявляет большое легкомыслие и пристрастие к самым пустым развлечениям»

416.

Анализируя ход событий, посол приходил к заключению о том, что мятеж, приписываемый до сих пор Пугачеву и нескольким его последователям, в сущности, «обнаруживает обширное восстание самого тревожного характера». 29 августа он доносил Саффолку: «Здесь всячески стараются заглушить слухи о том, что происходит … но это невозможно; по-прежнему преобладает всеобщее неудовольствие; дней 10 тому назад московский губернатор был поставлен в необходимость стрелять по простому народу, собравшемуся шумной толпой и не сдававшемуся ни на какие убеждения разойтись». Пугачев, куда бы он ни направлялся, постоянно встречает единомышленников; и потому, несмотря на то, что «шайки его разбиваются при каждой встрече с войсками, он без всякого труда набирает новые и столь же многочисленные толпы»417

.

Тем временем в Москву продолжали доставлять арестованных мятежников. Ганнинг сообщал, что из их числа было повешено 18 человек, «что составляет первый пример подобного рода казни в продолжение этого царствования». Он отмечал, что многие были захвачены по причине того, что «пили за здоровье Пугачева». Недавно сам главный «бунтовщик» побывал в Саратове и «совершенно уничтожил эту колонию (заселенную немцами – Т.Л), единственную процветавшую из всех основанных в этой стране».

Надо отметить, что сообщение Ганнинга от 12 сентября 1774 г. отличалось аналитическим характером. Посол информировал Саффолка о том, что полковник Михельсон встретил Пугачева между Царицыным и Астраханью и, сразившись с ним, «разбил его на голову» и отнял у него все снаряды, орудия и запасы, но что сам Пугачев по обыкновению сумел спастись. Описывая императрице положение дел в тех губерниях, откуда курьер полковника прибыл, он сообщил ей «с откровенностью», что «недовольство народа почти повсеместно … низшие классы, начиная от стен самой столицы, называют Пугачева не иначе как Петром Третьим … дворянство и духовенство начинают жаловаться, что они равно страдают от императорских войск и от войск Пугачева, и что следует употребить все средства для успокоения ныне возбужденных неудовольствий». Желательно, продолжал курьер, чтобы это удалось исполнить в продолжение приближающейся зимы; «ибо, если, как опасаются многие, окажется недостаток в зерновом хлебе, трудно определить до каких крайностей может быть доведен народ»418.

Наконец, восстание под предводительством Пугачева было подавлено, о чем 26 сентября 1774 г. посол уведомил свое начальство. «… Мятеж прекращен, и спокойствие империи восстановлено арестом мятежника Пугачева, столь долго нарушавшего это спокойствие, – сообщал Ганнинг. – Вышеупомянутый изменник был связан по рукам и по ногам несколькими яицкими казаками, бывшими его соучастниками, которые уведомили генерала Панина о том, что он находится в их руках и о своей готовности покориться». В настоящее время генерал находится в Пензе, городе который «более всех прочих участвовал в восстании и первый объявил себя на стороне бунтовщика. Жители просили о помиловании и получили его, за исключением 15 наиболее виновных, которые повешены»419

.

Вскоре Ганнингу удалось повидаться с императрицей, из разговора с которой он узнал, что подавление восстания оказалось не таким быстрым делом, как того ожидали, поскольку в нем оказалось замешано множество лиц, а это «чрезвычайно усложняет следствие». Из другого источника посол узнал, что императрица уполномочила членов Сената решить судьбу Пугачева, «как они признают нужным». Тем самым исчезала всякая надежда на милосердие, которое, как заявила императрица в разговоре с послом, «в настоящую минуту было бы неуместно»420.