Бунтари и воины. Очерки истории донского казачества

Я — точно государь, послужите мне верою и правдою. Знаю, што вы все обижены и лишают вас всей вашей привилегии и всю вашу вольность истребляют, а напротив того, бог вручает мне царство по-прежнему, то я намерен вашу вольность восстановить и дать вам благоденствие^{69}.

Все пали перед ним на колени, убеждая новоявленного царя-батюшку в преданности размашистым двуперстным крещением.

Пугачев приказал принести распятие и привел всех к присяге, состоявшей в безмолвном целовании креста. Кончив церемонию, поинтересовался:

— Други мои, есть ли у вас лошади?

— Есть… Имеются… — отвечали казаки.

— Хорошо. Теперь, детушки, — распорядился Пугачев, — отравляйтесь по домам, разошлите от себя по форпостам и объявите, што я здесь, а завтра рано, севши на кони, приезжайте сюда ко мне. Кто не приедет, тот рук моих не минует. Слышите ли?

— Слышим, батюшка, и все исполним и пошлем людей своих как к казакам, так и к калмыкам^{70}

.

3. 17 сентября 1773 года в Петербурге

После переворота прошло десять лет. Наследник престола Павел Петрович вступил в пору совершеннолетия. Императрица, озабоченная поисками невесты, пригласила в Петербург ландграфиню Гессен-Дармштадтскую и ее дочерей — Амалию, Луизу и Вильгельмину. Устроили смотрины. Цесаревич, испытывая радость, смешанную с беспокойством и неловкостью, остановил свой выбор на младшей принцессе, нареченной по-русски Натальей Алексеевной. Под впечатлением первой встречи молодой человек, несмотря на усталость, долго ходил по комнате, насвистывая и вспоминая события минувшего дня, потом уснул и всю ночь видел ее во сне. Он полюбил свою избранницу светлым чувством еще непорочной души и чистого сердца и туг же уверовал, что только она и может быть ему «подругой всей жизни, источником блаженства в настоящем и будущем»^{71}. Святая наивность юности! Пройдет каких-то три года и от его сентиментальности не останется и следа. Преодолеть эту слабость ему помогут циничная мать, неверная жена и распутный друг Андрей Разумовский. Тогда же великий князь был искренно влюблен и потому счастлив. Со стороны казалось даже, что он забыл о горестном своем положении в мире развращенного екатерининского двора, бесцеремонно отпихнувшего его от трона.

Если судить по сухим записям в камер-фурьерском журнале, то вторник 17 сентября 1773 года ничем вроде бы и не отличался от других дней этого месяца, размеренных и несуетливых. Двор жил ожиданием свадьбы, простой люд столицы — даровой выпивки и закуски.

В этот день императрица проснулась, как обычно, рано, выслушала доклад секретаря Безбородко, просмотрела и подписала неотложные бумаги, приняла одна и имела с ним короткий разговор — о чем, неизвестно. Расставшись с великим князем, она подошла к окну, за которым подыхала разноцветьем сентябрьских красок необычная петербургская осень — теплая, сухая, солнечная. Очарование природы никак не отразилось на Екатерине. Какая-то тень покрыла ее чело и не сходила — долго.

В первом часу пополудни Ее Величество прошла в Эрмитаж, где был назначен обед. К столу уже явились Павел Петрович с Натальей Алексеевной, ландграфиня с принцессами Амалией и Луизой, придворные, сановники. В продолжение трапезы мягко звучали валторны и кларнеты^{72}. Екатерина была не в духе. Лишь усилием воли заставляла она себя притворно улыбаться и поддерживать общую беседу. Впрочем, «ложь была главным орудием царицы, — отмечая один из лучших знатоков ее правления Я. Л. Барсков, — всю жизнь, с раннего детства до глубокой старости, она пользовалась этим орудием, владея им как виртуоз, и обманывала родителей, гувернантку, мужа, любовников, подданных, иностранцев, современников и потомков»^{73}

.

Вечером все «соизволяли шествовать в каретах в оперный дом и смотреть представление французской комедии с одним балетом». В леске императрицы «заседали» принцессы Амалия и Луиза, вместе с Ее Светлостью ландграфиней — жених и невеста. После спектакля театралы вернулись во дворец. Екатерина удалилась в свои внутренние покои. Остальные пошли «кушать вечернее кушанье»^{74}.

Как видно, даже «французская комедия с одним балетом» не подняла настроения Ее Величеству: от ужина она оказалась. Чем была недовольна царица? Что омрачило ее царственный лик?

Готовясь к перевороту, Екатерина Алексеевна создавала впечатление, будто претендует только на регентскую роль до совершеннолетия великого князя. Утвердившись на престоле, она уже не вспоминала об этом. Но зато помнили люди Никиты Ивановича Панина, и убеждали цесаревича в незаконности присвоенных его матерью прав на российский престол. Женитьба Павла Петровича неизбежно должна была обострить их надежды на передачу короны ему, единственному наследнику Петра III. Императрица знала о настроениях оппозиции. Общение с Его Высочествам стадо невыносимо для Ее Величества.

«Екатерина считала тот день потерянным, — вспоминал Александр Михайлович Тургенев, — когда ей, по этикету двора или каким-либо иным обстоятельствам, приходилось видеть своего сына»^{75}.