Бунтари и воины. Очерки истории донского казачества

Поэтому комендант был рад прибытию Василия Перфилова с казаками. С ним у него сложились доверительные, дружеские отношения, окрепшие в условиях серьезной опасности, нависшей над городом и его жителями.

Скоро за стенами Царицына собрались полки донских старшин Василия Майкова, Федора Кутейникова, Василия Грекова, Григория Поздеева, Афанасия Попова, Карпа и Михаила Денисовых^{119}.

На исходе дня 20 августа повстанцы подступили к Царицыну и со стороны линии открыли артиллерийский огонь. Из крепости ответили тем же. Дуэль продолжалась недолго. Перед заходом солнца Пугачев приказал отвести войска на ночлег к речке Меченой, протекавшей в десяти верстах от города. Во время их отступления казаки сделали вылазку и атаковали мятежную конницу. В происшедшей схватке Федор Кутейников был ранен копьем в левый бок и грудь, «близ правой титьки». Сброшенный с коня, он был взят в плен и отправлен в обоз самозванца. Полк его дрогнул, попятился, смешался. Хорунжие Крапивин и Терентьев[4], служившие под началом Василия Грекова, преклонили перед мятежниками хоругви и увлекли за собой до четырехсот своих товарищей. Случай этот поверг командиров в уныние. Они потеряли веру в своих подчиненных, еще недавно являвших примеры храбрости и отваги в сражениях с татарами и турками. Но то были внешние враги. Гражданская война все перевернула с ног на голову.

Наступила ночь. Воцарилась тишина. Войсковые старшины собрались вокруг стола, освещенного желтым огоньком сальной свечи. Корявые строки горького признания вылились в рапорт царицынскому коменданту.

«К несчастью общему я погашению славы, нажитой кровью всего войска Донского, из находящихся при нас подкомандных некоторые показали такую трусость, что…. мы об истреблении казаками злодея надежды не имеем. И хотя еще большая половина осталась с нами, но что последует от них, сказать никак теперь не можно. От истинного нашего сердца господа Бога просим, чтобы он даровал им прежнюю храбрость»^{120}.

12. Федор Кутейников в плену у мятежников

В лагере самозванца вешали часто и пороли не реже. Но одно дело вздернуть коменданта какой-нибудь захудалой крепости или отодрать розгами станичного атамана и совсем другое — настоящего полковника казачьих войск, взятого в бою. В глазах мятежников Кутейников был важной персоной. Раненого старшину привезли на крестьянской телеге и под улюлюканье собравшихся отходили дубинами по ребрам, оттаскали за волосы, и, «надев ему на шею петлю», два дюжих молодца стали тянуть за концы веревки в разные стороны. Обреченный хрипел — зрители смеялись. Шумная, но незлобивая получилась потеха — умел веселиться русский мужик. Потом едва живого пленника отвели в «царский шатер». Пугачев сидел за столом в компании приближенных. Перед ним стояли штофы с водкой, различные закуски. Посмотрев на вошедшего, Емельян Иванович предложил ему выпить. Тот отказался.

— Не хочешь — неволить не стану, — и, помолчав, спросил, — ты дом Пугачева разорял?

— Не разорял, а исполнял высочайший приказ, — ответил Кутейников без вызова, но уверенно.

Вошла Софья Дмитриевна, вызванная адъютантом.

— Вот Пугачиха, узнаешь ли ее?

— Я ее никогда не видывал, не знаю.

В допрос вмешался один из сидевших за столом:

— Скажи-ка, старшина, готов ли ты служить верой и правдой великому государю Петру Федоровичу?

— Не готов, не могу отступить от присяги, данной Ее Величеству Екатерине Алексеевне.

— В таком разе ты будешь повешен.

— А может, лучше четвертовать его? — обратился к товарищам другой казак из свиты самозванца.

— Нет, надо разрезать ему пятки и вытянуть жилы, — решительно заявил третий и посмотрел на своего повелителя.

— Завтра расстрелять! — приговорил Пугачев. — А пока запереть его в сарае и поставить надежный караул^{121}.

Федор не спал. Лежа на соломе, он мучительно перебирал последние дни своей жизни:

— Два поражения краду: на Пролейке реке и у Царицына. И от кого? От голодранца, шута, выдающего себя за покойного императора. Нет, лучше уж умереть, чем пережить такой позор…