Бунтари и воины. Очерки истории донского казачества

Надо признать, что Пугачев хорошо понимал ситуацию на Дону. Не случайно же он упрекает казаков за оказанные ему «противности и зверские стремления» и призывает их к «покаянию», обещая «монаршее прощение и, сверх того, награждение». Нет, не было у Емельяна Ивановича уверенности, что донцы его с радостью примут. И все-таки рвался в родные места. Выбора у него не было. Надеялся силой заставить служить себе земляков, как делал это на Яике, Урале, в Поволжье.

Хитер и находчив был казак Творогов. Взяв у Дубровского только что составленный манифест, он вошел к самозванцу.

— Ваше Величество, извольте подписать, — протянул Творогов бумагу, — ведь именные указы государи сами подписывают.

Пугачев согласно закивал головой, как-то отрешенно посмотрел на вошедшего и, помолчав немного, проговорил:

— Иван, нельзя мне подписывать, пока не приму царства Ну, подпишу, открою свою руку, так ведь и другой, узнав как я пишу, назовется царем, а легкомысленный народ поверит и будет какое ни есть злодейство. Лучше пошли-ка ко мне Алексея, пускай он за меня подпишет^{112}.

Дубровский подписал и разослал манифест по донским хуторам и станицам.

— Алексей Иванович, — обратился Творогов к Дубровскому, — мне кажется, пропали мы совсем: видно, что грамоте он не обучен, коль сам не подписывает своих именных указов; государь Петр Федорович и по-русски, и по-немецки разумел.

— И я, Иван Александрович, думаю, что худо наше дело, — согласился Дубровский.

Творогов поделился своими сомнениями с начальником артиллерии самозванца, яицким казаком Чумаковым:

— Плохо наше дело, Федор Федорович, теперь я подлинно уверился, что он не знает грамоты и верно не государь, а самозванец.

— Как так, — поразился Чумаков, — тогда мы все погибли… Что же нам делать?

Из показаний Ивана Творогова на следствие

«Потом, рассуждая каким бы образом арестовать его, не находили средства начать такое дело и боялись открыться в том другим, потому что все без изъятия почитали его за истинного государя… Условились мы таить сие до удобного случая. Хотя я и с самого начала при злодее у письменных дел находился, но клянусь живым Богом, что никак не знал того, что злодей грамоте не умеет, ибо он перед всеми нами показывался знающим тем, что писывал в глазах наших какие-то крючки иногда мелко, иногда крупно и сказывал, что пишет по-немецки. Также, когда подам ему в руки что-нибудь написанное, то смотря на оное, шевелил губами и делал вид, что читает, почему и не смел никто из нас проверить его знание написанием другого, нежели он приказывал, потому что он содержал нас в великом страхе»^{113}

.

Какого ты рода-племени,Царь ты или царский сын?

Пока спектакль не подошел к финалу — царь! Все без исключения принимали его за истинного государя Петра Федоровича. Усомнился один Творогов. Однажды в Дубовке он обратил внимание на сотника Астраханского казачьего войска Василия Горского, бывшего депутата Уложенной комиссии, выходит, человека бывалого. Иван подошел к нему, взял за руку, спросил:

— Знаете ли вы по-немецки?

— Нет, — ответил сотник, смеясь, — родители обучили меня с нуждою и российской грамоте. Я больше упражнялся с конем и ружьем и, надеюсь, с успехом.

Огорчился Иван Творогов, удивился:

— Как же вам не знать, ведь в Москве бывали и даже в Петербурге?

Проверку Пугачева на степень владения чужим языком пришлось отложить.

Горский уговорил нового знакомого представить его императору и выразил желание служить ему. Сняв шапку, он вошел в палашу самозванца, поклонился и по условному знаку рухнул на колени. «Государь» сидел на кошме перед разостланной скатертью, уставленной тарелками с рыбой, икрой, арбузами, калачами. Радом с ним — красиво одетый мальчик, вокруг — несколько человек приближенных.

— Здравствуй, друг мой, здравствуй, ты кому присягал? — ласково спросил Пугачев.

— Всемилостивейшей государыне Елизавете Петровне.

Слова гостя вызвали настороженный интерес. Казаки посмотрели на него и тут же опасливо опустили глаза.

— Давно ли в службе?

— С сорок восьмого года.

— После государыни Елизаветы Петровны кому ты еще присягал? — допытывался Пугачев.

— Государю императору Петру III.

— А потом кому?