Буря слов 3

Слушая новости, Ленка обнимала зарёванную маму и твердила, что всё будет хорошо. Но перед глазами почему-то стояла Ева. Одинокая. Рыдающая…

«Жалко её», – в который раз подумала Ленка. И на следующий день сама вызвалась проведать старушку. А затем ещё раз. И ещё…

Ленка навела у Евы кое-какой порядок. Пыль и паутина были уничтожены, разбитые фигурки аккуратно сложены в одном месте – Ева нарадоваться не могла.

Именно с ней Ленка делилась горестями. Рассказывала, до чего сильно хочет танцевать. Но неуклюжая, как слон в посудной лавке. В такт музыке не может попасть… А уж буги плясать – вообще невыполнимая миссия.

Ева слушала внимательно. Гладила сухой ручкой её коленку.

– Славные ножки, славные… Научишься. Главное – терпение.

Ленка рассказывала про стиляг. Про то, как не принимают её, хоть и терпят из-за дяди-фарцовщика, из-за пластинок. Выгодно им. А она? Платьица скромные, коса… Она не шикарна. Не Кейт, за которой парни табуном ходят.

Да и осмелься, надень Ленка всё, что дядя подарил, – танцевать не выходит, ни в какую! Что делать?

Ева советовала ходить на танцы в парках. Дома, под музыку, двигаться-плясать. Говорила Ленке показать то или иное движение. Пра́вила, как хореограф…

А когда было настроение – рассказывала про себя.

Как только она не танцевала! И в вальсе сияла, и в танго, и балетом занималась!

– Весь мир, весь мир лежал у моих ног, детка! Веришь?

Ленка верила. Слушала жадно.

– А теперь забыта, – под конец говорила Ева. – Все бросили, все…

– Почему? – несмело спрашивала Ленка.

Старуха усмехалась.

– А боялись. Считали, с нечистой силой якшаюсь.

Ленка вздрагивала, но расспрашивать больше не смела. Она-то не верила ни в Бога, ни во всякую чертовщину, хоть мама и прятала бабушкину иконку.

Старая Ева. Вот и чудит по-своему…

Только про мужа своего ни разу не говорила.

До той бури.

***

В небе грохотал гром: рокот-предвестие, рокот-предупреждение. В комнате, пахнущей вялыми розами, играл граммофон. Крутилась пластинка.

– Тётя Ева… Тётя Ева!.. – прорыдала, вбежав, Ленка и бросилась к ней.

– Детка! – ахнула старушка.

Музыка исчезла. Гром приблизился.

– Я… б-больше… не могу-у-у… – провыла Ленка.

– Детка… Ну-ну… Успокойся.

Ленка икнула.

– Им плевать на пластинки! Плевать на меня! Им вообще… Н-ненавижу! Оскар… Оск-кар вчера с ней ц-целовался… В губы её целовал, п-понимаете?! Это всё, конец, б-баста!..

Последний вопль совпал с громом. Казалось, пучина разверзлась прямо над ними: миг – и за окном хлынул ливень, застучал дробью по крыше. Дрогнул и погас свет.

Тьма. Тишина. Всхлипы Ленки.

И бесстрастный голос Евы:

– Детка. Спокойно. Свечу зажги.

Ленка икнула. Неловко нашарила тумбочку, где хранились спички и свечи.

Раскат, чирканье… Глаза старухи – два лунных камня. Ниже – улыбка.

– Значит, не выходит. А хочется, да?

– Оч-чень… – проныла Ленка.

Запах роз и полыни стал гуще. Ева неловко села, растопырив безобразные культи.

– Я тоже хотела этого… когда-то давно.

Ленка подняла на неё взгляд. Полутьма, слёзы, тени в каждом углу – всё это скрадывало силуэт Евы.

– Я была такой же. Почти такой же, как ты. Худая замухрышка, – вдруг ухмыльнулась она.

Раскат грома, молния, сверкнувшие зубы.

Хруст фарфора вдалеке.

Показалось?..

– Да, детка. Я была неудачницей… Веришь?

Ленка не ответила. Что-то скрипнуло, пискнуло, зашипело.

– Помнишь ту запись, детка? – прошептала Ева, и Ленка поняла.

Танцуя здесь, она всегда ставила пластинку из коллекции хозяйки. Но лишь одна, в бордовом конверте, была под запретом.

«Не трогай!..» – не своим голосом завопила Ева, стоило Ленке её коснуться.

Тогда она чуть не уронила её. Ева же, побелев, попыталась улыбнуться:

«Прости, детка. Там… очень хрупкая запись. Я давно не ставлю её».

– Помнишь? – повторила старуха.

Ленка кивнула. Запах оплывающей свечи лез в ноздри. Свечи, цветов… и чего-то ещё. Знакомого, сладко-солёного.

– Я хотела быть лучшей, – прошипела Ева. – Хотела забрать их силу! Их ноги, танцы! И я вызвала Его!..

За окном громыхнуло. Свеча погасла.

– Тонконогий, – сказала Ева. – Он тебе поможет.

«Она… с ума сошла?»

Ленка ничего не понимала. Прилипнув к полу, не могла двигаться. И только слушала, слушала, слушала…

В гостиной хрустело, точно кто-то тяжёлый брёл по осколкам. Руки легко коснулась паутина.

– Тонконогий не хотел помогать, – тихонько рассмеялась Ева. – Но я сумела, я заточила… Я кормила его их душами… А он отдал мне их талант.

Хруп-хруп-хруст. Дрогнула граммофонная игла.

Ленка не могла выдавить и звука.

– Возьми пластинку. Капни своей кровью. Призови его там, где танцуют твои враги. И ты… Ах, Тонконогий, ах, душка!

Ева захихикала в темноте.

«Чокнутая!..»

Дрожа, Ленка приподнялась. Так, потихонечку… Назад, в дверь и…

Рука Евы наручником сомкнулась на запястье.

– Возьми пластинку! Вызови его!

– Пустите!

Ветер выбил стекло. В комнату ворвались вой и дождь.

– Пустите меня!!!

Пальцы разжались, и Ленка врезалась в стену спиной. На улице полыхнула молния, высветив горбатую, застывшую на кровати ведьму.

– Я бы танцевала, – проскрежетала она. – Плясала бы до сих пор. Если бы не Максим, гори он в Аду! Мои ноги… Мой Тонконо…