Буриданов осел

Может быть, дело тут было в поколении, а может быть, лишь в принадлежности к другому полу, который мужчины охотно называют слабым, не желая признаться, что в действительности (по крайней мере там, где выросла фрейлейн Бродер) он просто более разумный. При некотором знакомстве с семейными отношениями жильцов, хотя бы в подъездах от А до К бывшего дома Вальштейна (теперь находящегося под коммунальным управлением), каждый непредвзятый наблюдатель должен был прийти к выводу, что лица мужского пола взрослели не только с опозданием (это общеизвестно и бесспорно), но вообще никогда не становились совсем взрослыми и потому никогда не могли обойтись без игрушек (кодовое название — хобби). И вот (когда восьмичасовая игра во взрослых кончалась) они разводили голубей, хомячков, орхидеи, возились с игрушечными электрическими железными дорогами, коллекционировали подставки для пивных кружек, почтовые марки, спичечные этикетки и бумажные флажки, заполняли футбольные площадки, резались в карты, мастерили самодельные самолеты и (поскольку без этого не завоюешь авторитета среди себе подобных) пьянствовали в пивнушках. А женщины, на которых лежала ответственность за пищу, одежду, квартиру и детей, относились к этому с трогательной любовью и снисходительностью взрослых к несовершеннолетним, проявляли даже, чтобы доставить радость, притворный интерес, старались принимать их игры всерьез, волокли домой хвастливо лопочущих, упившихся вояк, выхаживали (за счет собственных продовольственных карточек) во время войны голубей, таскали коллекции марок в бомбоубежище и никогда не насмехались, когда у их мужей вдруг пропала ребяческая страсть к маскарадам со смешными суконными головными уборами и развевающимися лентами, со шнурами, позументами, звездами и орденами. Они терпеливо и с радостью выслушивали любовные клятвы, хотя знали им цену. Выплескивать в потоках слов бурлящие чувства было делом мужчин, их же дело — прикручивать фитиль, вполне объяснимую боязнь последствий именовать порядочностью и — раз уж чему быть, того не миновать — соблюдать осторожность. Практические проблемы? Конечно, а что же еще, самоконтроль тоже практическая проблема, тут ничего не возразишь. Даже Элизабет, у которой было и другое воспитание и иной опыт (любящая жена должна полностью довериться мужу — защитнику и покровителю, и в награду приспособиться к нему), в эту ночь пришла (пока Эрп продолжал свое безответственное приключение в письменном виде) к такому же на практике обанкротившемуся образу мыслей, а именно, несмотря на адские душевные муки, думала о последствиях возможного разрыва, о доме, который остался бы ей, о возможностях заработка и устройстве детей. Даже девушки самого тонкого душевного склада, став хозяйками дома и матерями, учатся расчетливости; молчаливость не исключает способности к размышлению, и самая терпеливая страдалица может вдруг перейти к действиям. До сих пор Элизабет заботилась о домашнем покое и порядке и считала, что поступает правильно. Возможно, то было ошибкой, возможно, ему нужно другое. Но что именно — он и сам точно не знал. И ночью он тоже об этом не думал, его даже не занимал анализ его чувств к Бродер, он старался лишь справиться со своим поражением, придумывая все новые ответы, различные выражения лица и контрвопросы, и в конце концов написал свое письмо № 1, очень злое, агитаторское письмо партийца к беспартийной, которая (с Луны ли она прибыла или из Бонна) наконец-то должна узнать, что партия не орден аскетов, социалистическая мораль не требует обета целомудрия и что нарушения трудовой морали куда тяжелее нарушений в сфере личной жизни, поскольку последние не причиняют вреда обществу. Таким образом, он отбивал атаки, которые вовсе не предпринимались, и, не догадываясь об истинной причине разочарования фрейлейн Бродер, объяснял ее сдержанность, а также и заданный ею вопрос о партийной принадлежности только своей попыткой поцеловать ее, тем самым избавившись от труда задуматься о самом себе и признать, что его тщеславие не может примириться с ледяным отказом, раз уж он обременил себя ухаживанием. Письмо получилось резким, глупым, без обращения и подписи, а утром, около семи, оно украсилось (какой ловкий контраст, черт возьми!) следующим постскриптумом: «Сейчас четыре тридцать. Мне хотелось бы вместо безуспешных попыток уснуть, ехать с тобой (исправлено: «с вами») по туманным шоссейным дорогам в Альт-Шрадов. При первых проблесках зари мы бы уже сидели с моим отцом у пылающего очага и пили лучший в мире кофе». Фрейлейн Бродер немного оробела, когда по дороге к врачу нашла это письмо (без марки и штемпеля) в своем почтовом ящике. Это смахивало на настойчивость.

7