Бусидо. Кодекс чести самурая

Чувство чести, подразумевающее четкое осознание достоинства и ценности личности, неизменно характеризовало самурая, рожденного и воспитанного в почитании обязанностей и привилегий своего призвания. Хотя японское слово, которым в наши дни обычно переводится слово «честь», использовалось не так широко, саму идею передавали такие понятия, как на (имя), мэммоку (лицо), гуай-бун (мнения извне), которые соответственно приводят на ум библейское употребление слова «имя», эволюцию термина «персона» в значении «личность», от латинского слова persona, значившего «личина, маска»[93], а также термин «слава».

Доброе имя – репутация, «бессмертная часть самого себя, а то, что осталось, – звериное»[94], – считалось чем-то самоценным, любое покушение на его целостность ощущалось как стыд, а стыд (рен-ти-син) – одним из основных чувств, которые воспитывались в юношах. «Над тобой будут смеяться», «Тебя это опозорит», «Разве тебе не стыдно?» – это был самый последний, самый действенный призыв к провинившемуся юнцу исправиться. Подобное воззвание к чести задевало самое чувствительное место в душе ребенка, словно он был вскормлен честью еще в утробе матери, ибо воистину честь начинает воспитываться еще до рождения, поскольку она тесно связана с сильным самосознанием внутри семьи. «После распада семей, – писал Оноре де Бальзак, – общество утратило основополагающую силу, которую Монтескье называл честью». Безусловно, чувство стыда представляется мне одним из первых признаков нравственного самосознания человечества. Самым первым и болезненным наказанием, которое понесло человечество за то, что отведало запретный плод, были, по-моему, не муки деторождения, не терния, а пробуждение чувства стыда. Только представьте себе эту драматическую сцену, где первая мать, тяжко вздыхая, дрожащими пальцами грубой иглой сшивает фиговые листки, которые собрал для нее смущенный муж. Таков первый плод непослушания. Все ухищрения ремесла портного не помогут сшить такой передник, который бы полностью прикрыл наш стыд. Прав был тот самурай[95]

, который еще в ранней юности отказался очернить себя малейшим унижением: «Потому что, – сказал он, – бесчестье подобно трещине на дереве, которая со временем, вместо того чтобы изгладиться, только увеличивается».

Много веков назад Мэн-цзы учил тому, что позднее, почти слово в слово, повторил английский писатель Томас Карлейль: «Стыд – почва всех добродетелей, хороших манер и нравственности».

Страх позора был так велик, что в нашей литературе не найдется столь красноречивых слов, какие Шекспир вложил в уста Томаса Маубри, герцога Норфолка[96].

Страх позора дамокловым мечом висел над головой каждого самурая, и зачастую попытки избежать его принимали уродливый характер. Во имя чести совершались поступки, которым нет оправдания в кодексе бусидо. При малейшем, нет, даже воображаемом оскорблении запальчивый фанфарон вспыхивал и хватался за меч. Часто возникали ненужные вражда и ссоры, и много невинных жизней было погублено. Одна история рассказывает о добропорядочном горожанине, который обратил внимание буси на то, что у того по спине скачет блоха, и тут же был разрублен надвое по простой, хотя и сомнительной причине, что он нанес непростительное оскорбление, уподобив благородного воина животному, ведь блохи – паразиты, живущие на животных. Подобные истории слишком нелепы, чтобы им верить. Однако само существование их подразумевает три вещи: во-первых, что они были придуманы, чтобы запугать простой народ; во-вторых, что самураи действительно злоупотребляли понятием чести; и, в-третьих, что у самураев в высшей степени было развито ощущение стыда. Очевидно, что несправедливо было бы на основании одного, являющегося исключением из правила случая осуждать сам принцип, как несправедливо судить об истинности учения Христа, исходя из существования религиозного фанатизма, инквизиции и ханжества. Но в религиозной мании есть нечто трогательно благородное, в отличие от белой горячки алкоголика. В чрезмерной чувствительности самурая в вопросах чести легко увидеть питательную почву для истинной добродетели.

Болезненные крайности, в которые впадали самураи чересчур чувствительные к насмешкам уравновешивались учением о великодушии и терпении. Обиды из-за пустяков высмеивались как «вспыльчивость». Одна популярная пословица гласит: «Терпеть то, что, по-твоему, нельзя стерпеть, и значит на самом деле терпеть». Великий Иэясу[97]оставил для потомков несколько изречений, среди которых есть следующее: «Жизнь человека – долгая дорога с тяжелой ношей на плечах. Не спеши… Никого не упрекай, но всегда помни о своих недостатках… Выдержка – основа долголетия». Он собственной жизнью подтвердил то, что проповедовал.

Один остроумный сочинитель вложил в уста трех легендарных персонажей японской истории краткие, но характерные слова. Нобунаге[98] он приписал фразу: «Если соловей не запоет вовремя, я убью его»; Хидэеси[99]: «Я заставлю его петь для меня»; Иэясу: «Я подожду, пока он не раскроет клюв».