Бусы из плодов шиповника

И, вспомнив все досадные мелочи – ребячьи капризы и порою, казалось, беспричинные их слезы, и прочие шалости, я вдруг подумал, какие это все, в сущности, были пустяки, на которые и обращать внимание не следовало бы. А пребывание их всех здесь, на даче, было, несомненно, настоящим праздником! И, пожалуй, во всяком случае, для меня это был лучший месяц нынешнего лета 2018 года. И даже, может быть, это было лучшее лето последних лет. Ибо когда еще мы сможем снова собраться, вот так, все вместе? А мне всю жизнь именно того и хотелось, чтобы у нас было некое родовое гнездо, куда бы с охотой съезжались самые близкие люди…

«Да, прав был Экзюпери, утверждая, что человеку дана единственная роскошь – роскошь человеческого общения. И вот эта роскошь общения с дорогими тебе, близкими людьми закончилась. И даже рыжего котишку Карасика увезли. А так бы хоть какая-то живая душа была рядом …»

Честно говоря, давненько я уже не испытывал такого гнетущего состояния тоски и одиночества. Такого не бывало со мной, помнится, даже посреди необъятной тайги, зимой, в сгущающихся сумерках на излете короткого зимнего дня, когда ты еще не вышел к зимовью…

И даже моя и Димина записка, на разных сторонах листка (я для чего-то сохранил ее, положив на письменный стол, у окна с видом на Байкал, вместе с другими бумагами в доме), показалась мне теперь чем-то значительным, полным затаенного, нераскрытого до конца смысла. Ведь в ней были запечатлены минувшие мгновенья бытия.

А в связи с этой запиской вспомнилось, по какому поводу она была написана.

В один из дней, уже под вечер, часов в семь, прямо на паласе на просторной веранде у круглого стола сон свалил Сашуню. Он прямо-таки рухнул на пол. И ребята (Дима и Света), чтобы он не разоспался («А то потом ночью не будет спать и нам никому спать не даст», – сказала Света), дав ему полчасика поспать, как поверженному на поле брани герою с раскинутыми в стороны руками, аккуратно умыли его потом прохладной водой – этим самым разбудив. После чего, чтобы он опять не разоспался и не начал капризничать от недосыпа, отправились с ним и Костюшкой в магазин за тортиком, чтобы потом, часов в восемь вечера, попить всем вместе чая.

Ребятишек родители посадили себе на загривки. И этаким верблюжьим караваном отправились вниз…

Уже стемнело, и восемь часов миновало, а их все не было…

«Видно, после магазина пошли, как обычно, к Байкалу покидать в воду камешки», – что очень нравилось ребятне, решил я, чувствуя, что тоже уже засыпаю. Поскольку день у меня выдался нелегкий. Я после обеда вкапывал столбы для ограды. А при каменистом грунте здесь, на горе, эта работа очень тяжела.

Включил уличную лампу над входной дверью на закрытую веранду, чтобы ребятам в темноте был ориентир. Своего рода маяк во мраке ночи. И, поняв, что не смогу их дождаться, написал записку, оставив на круглом столе: «Ребята, сон валит с ног богатыря. Так что трапезничайте без меня. Я пошел спать…»

А утром, выйдя на веранду из дома часов в восемь (Дима со Светой обычно спали часов до десяти, если их не будили дети), на обратной стороне своего листка обнаружил ответную записку от сына:

«Папа, откуда ты носишь воду для бани? Я хочу тебе помочь.

Р.S. Твои рабочие штаны я снял с уличной веревки и занес внутрь на случай ночного дождя.

Р.S.S. Да, и еще. Дай мне, пожалуйста, несколько листов бумаги для записей и рисунков…

Кусочек торта для тебя – в холодильнике».

И вот теперь, взглянув на этот листок, я вспомнил, что одно время даже собирался написать нечто под заглавием: «Домашняя переписка», поскольку в отдельной папочке у меня за много лет скопилось множество различных записок от домочадцев и близких мне людей: жены, сына, моих родителей, сестры, выбросить которые у меня не поднималась рука. Слишком уж много в этих разного размера клочках бумаги было неподдельной любви и трогательной заботы друг о друге…

Правда, написать подобное повествование я пока так и не собрался. И вряд ли соберусь уже.

И эта папка с записками уже давно лежит в одном из выдвижных ящиков моего письменного стола в городе безо всякого применения, напоминая мне некий закрытый сундук с драгоценностями – свидетельствами жизни моих самых близких людей, многих из которых уже нет на этом свете: жены, сестры, родителей. С женой мы особо любили обмениваться такими краткими посланиями. И в них всегда было столько нежности, заботы и скрываемой за обычными, обыденными словами любви…

Боюсь, что этот мой «сундук» так и останется нераскрытым для посторонних глаз. Во всяком случае, пока я жив. А еще лучше, если я успею все это: записки, свои дневники – вовремя сжечь. Чтобы посторонние глаза не заглядывали в нашу личную и мою жизнь. Как это я уже сделал с письмами. О чем и написал впоследствии: «Я затопил на даче печь, чтоб письма от любимой (честнее было бы, конечно, написать «от любимых», ибо я нешуточно влюблялся несколько раз) сжечь…