Campo santo

В своих работах о творчестве Эрнста Хербека Гизела Штайнлехнер попыталась описать прежде всего доэкзистенциальную травму, которая впоследствии стала для травмированного субъекта собственным мифом. При этом она, в частности, ссылалась на фрагмент трехстраничной автобиографии, которую Хербек написал примерно в 1970-м; там он рассказывает, как в одиннадцать лет под командой некоего Майера состоял в скаутах, а именно в «голубях», не в пример остальным, которые числились в «орлах» или в «оленях».

Скауты – одно из последних разделенных на тотемные группы объединений людей, но этот забавный факт сам по себе, пожалуй, менее важен, нежели весьма странное слово «животность» (Thierenschaft), без всякой грамматической связи вставленное Хербеком в короткую, включающую лишь несколько строк реминисценцию о скаутах; по причине давно отброшенного орфографией немого «И» оно напоминает о временах, когда человек еще не обрел способность говорить.

Поскольку в так называемых душевных болезнях регулярно всплывают более древние для истории вида мыслительные и иерархические стратегии, для раскрытия смысла, какой имеет в виду Хербек, вполне логично обратиться к основным правилам тотемистического воображения. Гизела Штайнлехнер интерпретировала заячью губу как обнаруженную самим Хербеком эмблему его раздвоения. В этой связи она разъясняет тезис Клода Леви-Строса, согласно которому в мифах американских индейцев заячья губа считается признаком незавершенного развития двойни. Эта двойственность делает зайца с его раздвоенной мордочкой посредником меж небом и землей. Однако к мессианскому призванию относится как избранность на уровне истории спасения, так и роль осужденного и гонимого в профанном мире. Не зря Эрнст Хербек, который, наверно, меньше ощущал в себе посланническое сознание Сына человеческого, нежели скорбь презренных, поставил после предложенного ему заглавия для стиха «Заяц» четыре восклицательных знака. Само стихотворение таково:

Заяц – зверек отважный!Бежит, пока ноги

несут. Уши торчком – онслушает. У него – нет времени

на отдых. Беги бежит бежит.Бедный заяц!

Приписанная зайцу в мифе амбивалентность, где теснейшим образом взаимосвязаны сила и слабость, храбрость и страх, определяет и то, как Хербек воспринимает природу своего гербового животного.

Далее речь в его биографии идет о том, как мать (и на это Гизела Штайнлехнер тоже указывала) во время восстания и серебряной нужды (так их называет автор) «обзавелась зайцем». Имеется в виду, конечно, «принесла или получила в подарок» с целью улучшения не слишком обильного в ту пору питания. Но короткая формулировка Хербека как бы намекает, что мать обзавелась зайцем так же, как обзаводятся ребенком.

Этого зайца мать в присутствии отца забивает, а шкурку с него снимает. Что касается уже не упоминаемого заячьего жаркого, то в конце эпизода Хербек лишь мельком констатирует: «Ох и вкусно было». Мораль всей истории, стало быть, заключена в двух словечках. Ведь он, стало быть, участвовал в семейном преступлении не только как жертва, но и как преступник, поскольку помогал съесть своего двойника и тезку, – а вот это и есть истинная мера его вовлеченности в темные махинации нашей общественной жизни. Легенда о бедном зайце, которую Хербек сложил в объяснение своей тяжкой судьбы, для умеющего читать представляет собой историю страданий ярчайшего формата. «Чем больше страдание, – написал он когда-то, – тем более велик поэт. Тем более тяжела работа. Тем более глубок смысл».

Через Швейцарию в бордель

По поводу путевых дневников Кафки