Чан Кайши

Между тем 26 декабря 1937 года в Учане, куда Чан Кайши прибыл 14 декабря, германский посол вновь посетил его, передав ему третий проект японских условий мира, практически сводившихся к тому же, что и предыдущие два: японцы добавили лишь требование об уплате Китаем «соответствующей контрибуции». Через два дня Чан рассказал об этих условиях новому полпреду СССР в Китае Ивану Трофимовичу Луганцу-Орельскому (настоящая фамилия — Бовкун)[76]

, опять-таки стараясь напугать Сталина. «Положение таково, — сказал он, блефуя, — что если СССР не выступит открыто вооруженной силой на помощь Китаю, то поражение Китая неизбежно… Среди китайских общественных кругов… начинают укрепляться настроения: поскольку надежды на военное выступление СССР оказались необоснованными, поражение неизбежно и лучше поддержать японофильское правительство». Чан развивал эту мысль в течение двух с половиной часов. (Так и видишь эту картину: уставший от забот и худой до изнеможения Чан то и дело возвращается к волнующей его теме, а «плотный мужчина богатырского телосложения», сын кузнеца Луганец-Орельский, совмещавший должность полпреда с обязанностями резидента советской внешней разведки, внимательно слушает.)

Стремясь напугать и другие ведущие страны, чтобы вынудить их помогать Китаю, Чан Кайши распорядился направить японские условия мира также правительствам США, Англии и Франции. То, что он блефовал, очевидно: 27 декабря, выступая на заседании Высшего совета национальной обороны и доложив о требованиях Японии, он дал понять своим подчиненным, что ни в коем случае не собирается принимать требования Японии. «Сегодня уже не может быть мира без капитуляции, а выживания <нации> без сопротивления», — заявил он. А за пару дней до нового года записал в дневнике: «Сегодня самое опасное — это прекратить войну и начать говорить о мире».

Тем не менее Чан дал задание Кун Сянси, который советовал ему не отвергать посредничество немцев, провести с японцами переговоры, чтобы выиграть время. Но японцы потеряли терпение, и 16 января 1938 года Коноэ объявил, что отныне не будет иметь дела с правительством Чан Кайши. Вслед за чем японцы приступили к образованию марионеточных правительств в Северном и Восточном Китае. В ответ Чан отозвал своего посла из Токио. Тогда японцы отозвали своего. Таким образом, дипломатические отношения Японии и Китая оказались прерваны[77]

.

Отдавая дань уважения Китаю, продолжавшему сопротивляться Японии, несмотря на тяжелейшие поражения и многочисленные жертвы, американский «Тайм», издававшийся Генри Люсом, горячо симпатизировавшим этой стране, 1 января 1938 года объявил Чан Кайши и Мэйлин «мужем и женой года». Чан был изображен в китайском халате с фетровой шляпой в левой руке, а Мэйлин — в строгом костюме западного фасона. И оба — почему-то на фоне каких-то римских колонн. Возможно, чтобы сделать их ближе западному читателю.

Чан же тем временем, расположившись в Учане, в здании провинциального правительства Хубэя, стал прилагать усилия для обороны трехградья Ухани, новой фактической столицы страны, имевшей не только политическое, но и огромное стратегическое значение: город находится на пересечении двух важнейших транспортных артерий Китая — текущей с запада на восток реки Янцзы и Бэйпин-Кантонской железной дороги[78]. Ухань был и одним из крупнейших мегаполисов страны: в нем насчитывалось около двух миллионов жителей, включая несколько сотен тысяч беженцев. «Как удержать Ухань? — записал Чан в дневнике 1 января 1938 года. — Надо дать понять бандитам-карликам, что им не удастся проглотить Китай, надо, чтобы они узнали, как это трудно сделать, и остановились».

10 января он прилетел в Кайфэн, бывшую столицу Сунской династии (960–1127), расположенную в 450 километрах к северу от Ухани, где на следующий день провел новое совещание высшего командования. Он метал гром и молнии, даже отдал приказ арестовать генерала, губернатора провинции Шаньдун Хань Фуцзюя, уступившего врагу без боя город Тайань. Генерал был отдан под суд военного трибунала и через несколько дней расстрелян. Чан решительно требовал укрепить военную дисциплину и мобилизовать все силы для защиты Уханьского региона. А через 20 дней вновь отправил письмо Рузвельту с просьбой вмешаться в войну. Но, как и прежде, американцы придерживались политики нейтралитета.