Часть их боли

– Ах, вот оно как… А как же его дочь? – в глазах аристократа вспыхнуло столь явное удовольствие от этой новости, что сразу стала видна его лютая ненависть к тому, кто доставил ему столько проблем.

– Она приютила мальчика. Человеческого.

– И как конюх относится к нему?

– Женщины между любовью к родителям и ребенку всегда выбирают второе, чем расстраивают первых, – печально улыбнулся Горрон. – Он был лишен Уильяма. А перед этим лишился и дочери, которая уже никуда не денется, а только передаст бессмертие дальше. Ее срок, увы, недолог. Так что Филипп потерял самое главное – смысл жизни. После произошедшего в замке он уже добровольно написал завещание, в котором обязуется явиться на праздник Сирриар, где и передаст дар. Он желал сделать это сразу же в замке, но Летэ нужно время на поиск наследника, готового перенять графство Солраг.

Оглянувшись на старый накренившийся дуб, страшно-вспученные корни которого разорвали землю с одной стороны, Гаар усмехнулся и поневоле провел сравнение.

– Дуб падает под своей тяжестью! – сказал он. – Что ж, не буду убивать его. Понаблюдаю, как доживет свой жалкий срок, заваливаясь все больше. Это даже хуже смерти, которую я ему придумал. Будет впредь уроком! Что касается прочих, то в целом я не вижу смысла в заключении союза с твоим кланом. От тех, кто мыслит, что счастье в смерти, нет никакого прока, когда речь зайдет о выживании. Вы умрете первыми.

– Но я здесь, – Горрон галантно улыбнулся. – Я, находящий счастье в жизни!

– Исключение лишь подтверждает правило, – сухо парировал аристократ.

Впрочем, он продолжал с неким ученым интересом глядеть на свое дитя, наделенное возможностью впитывать чужую память через кровь. Казалось, он находил Горрона достойным внимания, оттого и сквозила в его небрежных жестах тень уважения.

– Я приложу все усилия, чтобы мы все стали исключением в вашем правиле, – мягко продолжал умолять герцог. – Наш клан тоже похож на этот старый дуб, что трещит под собственной тяжестью и готов рухнуть. А вот что взойдет на его месте, что за зеленая поросль, зависит от нынешних решений. Ведь семена нужно закладывать заранее… И я готов это все совершить. Дайте нам шанс на жизнь, на союз с вами, Отец наш…

– Ты желаешь невозможного: вырастить вместо обычного дуба нечто иное, невообразимое, чего нет в постоянной природе!

– Разве вы сами не желали этого в свои молодые годы? Разве не этим желаниям мы обязаны своим рождением? – с пониманием улыбнулся Горрон.

Сказанные им слова возродили в аристократе давние воспоминания, но он лишь тряхнул головой, увенчанной бофраитским колпаком. Затем, подумав, ответил:

– Будь по-твоему. От вас – бесплодных паразитов – я не жду никакой пользы, но и опасности от вас нет. В отличие от других. Так что доживайте свою бесполезную жизнь, а там, может, чем-нибудь отплатите за мое «прощение», в чем я, правда, сомневаюсь. А пока гарантирую как с моей стороны, так и со стороны братьев и сестер неприкосновенность всему твоему клану, вашим землям и вашим потомкам. Клянусь.

– Спасибо, – кивнул Горрон и приложил руку к сердцу.

– Прощай!

Аристократ деловито положил руку на суму с картой и, наблюдая завороженное лицо герцога, который залюбовался луной, тоже невольно поддался порыву. Вскинув старые глаза к небу, сам того не желая, он вдруг окунулся в воспоминания своей душевной юности, когда порой у него еще возникало желание восхищаться новым для него миром. И тут же в нем всколыхнулась любовь к Мари. Он чувствовал затухание ее старой души, такой же старой, как и его. Создав портал, он торопливо исчез в его сияющем зеркале. Оттуда успела дохнуть морозом и снегом зима, что вовсю царствовала на вершинах острых Астернотовских гор.

Горрон остался наедине с собой. Он дождался, когда портал осыплется, будто стекло, и стеклышки эти растают в траве, не оставив после себя и следа. Тогда он опять присел на плащ, скрестил ноги и уперся в них ладонями. Герцог продолжил глядеть то на луну, рассматривал ее бледную красоту, то на заваливающийся на бок дуб.

– Что ж… Прощения… Они убивали, жгли, изгоняли всех своих детищ, когда додумались до конструктов-сердец и поняли, что все дети им соперники. Теперь, стоило им почувствовать угрозу перемен, они начали нас «прощать»… Разве провинились мы? – задумчиво произнес Горрон. – Они так привыкли, что дети должны просить у родителей прощения…

Он поднялся с плаща и заходил по мокрой траве. Взор его был обращен к реке, и к небу, усыпанному звездами, и к дубу, и к мирно жующей траву лошади.

Горрон думал о грядущем.