Часть их боли

– Все они лишь пытаются сделать так, чтобы все было как раньше, где они велики, а у их ног пресмыкаются, целуя подошвы, люди и изуродованные ими детища. Они хотят, чтобы эти детища в дальнейшем спасли их ценой своих жизней. Все глядят назад. Что Летэ… Что Филипп… Что Прафиал… Что Гаар… Разве не мог я спасти Летэ? Мог, но он давно стал походить на замшелый камень, в чем я совершенно согласен с Мариэльд. Разве не мог я помочь Уильяму-Юлиану? Мог. Однако зачем, если он, гордец, сам не хочет принимать помощь? А Гаар… Что ж, Гаар – демон, привыкший к поклонению… Пусть тебе будет уроком, что не всякое дитя желает расплачиваться за твои грехи, да еще и искать прощения… Ты был так уверен, что я пойду у тебя на поводу и выкраду карту? Ты думал, что всякого можно купить, а того, кто не подкупен, как Филипп, необходимо сломить и раздавить с помощью его подкупленных друзей? Однако знай, что Филипп сжег настоящую карту. А у твоего сердца лежит пустышка! Я не обманывал своего единственного родственника, который напоминает мне о любимом брате. Я открыто признался ему в своей намеренной измене: и о договоре через Прафиала с Гааром, и о том, что якобы ради собственного корыстного блага пожелал стать звеном между кланом и велисиалами. И он мудро доверился мне, понимая, что способен победить бога в сражении, но обмануть бога и добыть мир могу только я! Что ж… Кажется, справедливость восторжествовала, но, свершив ее, я не допустил кровавой расправы, заставив пообещать мир. И ты ведь уже не сможешь, Гаар, отомстить. Я разгадал твои слабости, о демон, не могущий нарушать данные клятвы и оттого избегающий их…

Горрон продолжил стоять подле лошади, пока та не ткнула его мордой, фыркнув. Тогда он ласково улыбнулся и пригладил ее теплые раздувающиеся ноздри. Затем снова принялся разглядывать мертвую красоту луны и гадать, как все случится в будущем. А он обязательно до этого будущего доживет и увидит все воочию!

– Что касается вас, Уильям-Юлиан, – шепнул он задумчиво напоследок. – Вы сами отказались от моей помощи и пренебрегли родственными узами, которые передались вам от Гиффарда и которые должно чтить… Оставляю вас наедине с демонами. Вот и посмотрим, сможете ли вы, гордец, справиться собственными силами, когда должно объединяться и сплачиваться? Время рассудит, что с вами сделают и какую цену вы заплатите за такую опрометчивую ошибку, как высокомерный отказ от своего прошлого, ибо это не меньший просчет, чем жизнь в этом прошлом…

Глава 7. Божество мерзости

2156 год, весна

Элегиар

Солнце лучило сквозь веки, но лучило без боли, приятно. В безмятежности Юлиан приоткрыл глаза. Комната, в которой он лежал, была наполнена светом; южный ветер залетал в окошко, играл с черными прядями мужчины, шептал теплом и тут же весело уносился прочь. Ему показалось, что он очнулся от невероятно долгого сна. Его руки, ноги и голова были легки – будто невесомы. Медленно сев на ложе, он коснулся лба и рассмотрел свою белую ночную рубаху, затем поднялся и пошел к окну. Там он невольно прищурился. Небо было ярко-голубым. В раскинувшемся под ним саду между апельсиновыми деревьями работали невольники. В ветвях голосили певчие славки, и их нежная трель, напоминающая флейту, заставила пробудившегося улыбнуться.

Он стоял, любовался этим буйным цветением, нежным солнцем, слушал шелест одетых в зелень деревьев, вдыхал запахи девственно-белых цветов апельсина. И улыбался, как улыбался только в юности, – открыто, добродушно. В его только что очнувшейся душе расцветало счастье умиротворения.

Позади шелохнулась какая-то тень.

Курчавый раб, проспавший пробуждение своего хозяина, поднялся с кушетки и испуганно шепнул:

– Почтенный Ралмантон…

Юлиан резко замер, опершись ладонями о подоконник. Что-то знакомое шевельнулось в его памяти, что-то темное. Ему доводилось бывать здесь. Он уже видел этот сад… Он знает этот особняк… И тут на него обрушилась темная волна воспоминаний, гнетущих, мрачных, захлестнула все нутро, заставила судорожно вздрогнуть, будто Юлиан захлебывался. Пальцами он зло вцепился в подоконник. Сад перестал его радовать, пение птиц потеряло очарование. Улыбка спорхнула с его лица, а само лицо исказилось: взор потяжелел и растерял невинность.

Он почувствовал, что за спиной у него не только курчавый раб из Зунгруна, но и охранник. Еще несколько находятся в коридоре, стерегут вход в покои старейшины, а то и самого старейшину.

– Почтенный Ралмантон… – снова робко повторил раб.

– Да, Аго? – спросил слишком ровным голосом Юлиан.

– Ваш отец сейчас во дворце. Говорят, важный совет. Он… Надо отправить посыльного, что вы очнулись ото сна!

Юлиан оглянулся на невольника Аго, который дрожал перед ним, как перед будущим хозяином, затем – уже на раумовского охранника со знакомым рыбьим взором. Выходит, Илла жив? После всего произошедшего? И даже никому не поведал о том, что его нареченный сын – не сын?

– Вас одеть, чтобы вы после долгой болезни… ну… увиделись с отцом? – спросил раб.