Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой полови

Важной стороной исследуемой проблемы являлась роль идеологии, выполнявшей государственные задания по дрессировке человеческих масс. Существенной особенностью идеологической эволюции автор считал внешнее использование старой марксистской догматики при наполнении ее совершенно новым – великодержавным консервативным и вождистским содержанием. Обязательным при этом являлся единственный руководящий императив: интересы сохранения, развития и укрепления диктатуры. Николаевский приходил к выводу, что ни о какой руководящей роли рабочего класса в Советском государстве говорить не приходится, что рабочие находятся в СССР в худшем положении, чем при столыпинском режиме после революции 1905–1907 гг., что положение рабочих и крестьян сблизилось, ибо крестьянин-колхозник перестал быть собственником земли, что сформировался или находился в стадии становления (в этом вопросе Николаевский не был категоричен) новый господствующий класс или слой (здесь автор тоже не пришел еще к окончательным выводам).

Как видим, в сознании исследователя происходила та внутренняя дискуссия, которая на протяжении многих лет будет продолжаться между сторонниками концепции формирования в СССР нового господствующего класса (М.С. Восленский, М. Джилас) и теми, например, некоторыми последователями Троцкого, кто считал, что бюрократия в СССР в господствующий класс так и не превратилась.

Прямым продолжением и дополнением «тоталитарного цикла», подчеркивавшим и оттенявшим принципиальные отличия советско-большевистского режима от «социалистического идеала», которому еще были привержены меньшевики-эмигранты, стал цикл статей, в которых сопоставлялись советские реалии с идеальной социалистической моделью. Автор признавал смятение в умах тех, кто являлся приверженцем демократического социализма, понимая, что этим термином всячески злоупотребляют. Даже гитлеровцы называют себя национал-социалистами, уверяя, что старая «прусская идея» национализма и национального господства есть подлинный социализм. Весь склад общественных отношений, существовавших в СССР, считал Николаевский, к социализму не имеет никакого отношения.

Николаевский, как и его единомышленники, продолжал традиционно оставаться социалистом и осуждал тех, кто под влиянием советского опыта поставил под сомнение социалистические идеи вообще. Он критиковал, в частности, американца Макса Истмена, в прошлом сочувствовавшего коммунизму, побывавшего в Советской России, написавшего книгу о юности Троцкого, затем переводчика сочинений Троцкого-эмигранта на английский язык и его литературного агента в США. Когда Истмен после долгих колебаний решительно отошел от социализма и коммунизма и заявил о несовместимости этих идей с человеческой природой, Николаевский, наряду с другими аргументами, упрекнул Истмена в том, что он «мыслит все еще чисто большевистскими категориями, чисто по-большевистски представляет себе социализм»[687]

.

Отстаивая традиционное марксистское понимание социализма как сочетания организованного хозяйства, уничтожения эксплуатации и всестороннего освобождения человеческой личности, Николаевский решительно противопоставлял его ленинскому пониманию социалистического общества как общества организованного и развивающегося по единому плану хозяйства на базе полного и принципиального отрицания прав личности, или казарменного общества. Важно при этом отметить, что, скажем, в отличие от Троцкого, который такой псевдосоциализм относил только к сталинскому времени, у Николаевского прослеживается преемственность от Ленина к Сталину, причем второй довел подход Ленина до его логического завершения, до его совершенства.

Через несколько лет, рассматривая вопрос о степени правильности применения к событиям в России понятия «термидор», заимствованного из опыта французской революции 1789–1799 гг. (по этому вопросу ломали копья десятки аналитиков от Троцкого до Милюкова), Николаевский был значительно более убедительным, нежели при сопоставлении практического советского опыта с идеальной социалистической моделью. Он проявил глубокое понимание сущности «термидора», то есть тех социальных отношений, которые стали складываться во Франции после свержения кровавой якобинской диктатуры в 1794 г. Николаевский решительно отверг понимание «термидора» как контрреволюционного переворота, как момента окончания революции. Он находил, что это – «определенная форма стабилизации пореволюционных общественных отношений на базе новой экономической системы, которая победила в революции»[688]. Иначе говоря, «термидор» рассматривался им как продолжение революции. Следовательно, сопоставление его не только с ленинской, но и со сталинской эпохой было неуместным.