Черные листья

— От красивых девушек убегать нельзя, Кирилл. Их надо выслушивать до конца. Ты готов меня выслушать?

— Давай, — сказал Кирилл. — Только короче.

Он уже «отошел». Ива это видела и опять с легкой завистью подумала: «У меня бы вот так не получилось, как у Юлии — легко и просто. Я так не могу…»

— Я сообщу тебе ошеломляющую новость, Кирилл, — теперь уже сама сев на скамеечку у ног Кирилла, проговорила Юлия. — Новость, о которой через века наши потомки будут говорить, как о великом событии: мой единокровный братец и его подруга детства Клаша Долотова сочетаются законным браком! Ты слышишь, Кирилл? Сочетаются! Законным браком! Как сказал Никитич, рождается новая шахтерская семья…

Кирилл усмехнулся:

— И это все? Этим ты хотела меня ошеломить? Все воробьи в округе давно уже чирикают о том, что Клашка Долотова и твой братец живут вместе. Чего ж тут нового?

— Будет свадьба, Кирилл! — не смутилась Юлия. — Понимаешь, настоящая свадьба! Ты забыл, как мы все — и я, и Ива, и Павел, и ты — с трепетной радостью прижимали носы к стеклам окон, за которыми совершалось таинство?

— Дураками были, — скептически заметил Кирилл. — Глазели на пьяную компанию и воображали, будто происходит что-то особенное. А компания для того только и собиралась, чтобы надурничку выпить.

— Не кощунствуй, Кирилл! — Юлия из стороны в сторону покачала головой. — Не кощунствуй и не бравируй своим скептицизмом, я все равно не верю, что ты растерял все свои юношеские эмоции. Они просто уснули под бременем забот и тревог, но их легко пробудить. Слышишь, Кирилл? Павел, Клаша Долотова и я приглашаем тебя на свадьбу.

— Меня?! — не скрывая удивления, воскликнул Кирилл. — Клашка Долотова и Павел приглашают меня на свадьбу?

— Да. Тебя и Иву. Как самых давних друзей. Как друзей далекого и чудесного детства.

— Ты что-нибудь понимаешь, Ива? — Кирилл обернулся к жене. — Ты можешь что-нибудь сказать об этом фокусе? — И снова к Юлии: — А ты? Может быть, ты прояснишь, зачем моя персона понадобилась на свадьбе? И какую роль я должен там исполнять — генерала или козла?

Он действительно был искренне удивлен: Селянин, тот самый Селянин, который совсем недавно глядел на него чуть ли не волком и обвинял его во всех смертных грехах, теперь приглашает на свадьбу. Правда, после той стычки в лаве они ни разу не обмолвились о ней ни словом. Будто ничего и не произошло. Встречаясь с Кириллом, Павел вежливо, как и все, с ним здоровался, если было нужно — обращался к нему по какому-то вопросу, и Кирилл при всей своей теперешней подозрительности не мог сказать, что он, хотя бы мельком, почувствовал со стороны Павла явную к себе неприязнь или затаенную враждебность. Может быть, Павел поверил, будто начальник участка Каширов действительно заботился тогда главным образом о вознаграждении шахтеров? Так или иначе, но Кирилл в душе был благодарен Павлу за его молчание…

И все же идти к нему на свадьбу — тут есть над чем подумать. О чем они с Павлом и Клашей будут говорить, какими глазами будут друг на друга смотреть?

Он уже хотел резко и категорически ответить «нет», но что-то остановило его от такого ответа. Возможно, ему не хотелось обижать Юлию — к ней он всегда относился по-доброму, с ней ему нетрудно было находить общий язык. Не исключалось и другое: Кирилл понимал, что в последнее время он все дальше и дальше отходит от людей, замыкается в самом себе. Шахтеры это, конечно, чувствуют. И платят Кириллу тем же — таким же отчуждением, такой же холодностью. А ведь когда-то Кирилл мечтал: он будет инженером особенным, в любом вопросе станет опираться только на рабочих — уж они-то, если к ним подобрать ключик, не подведут, за их спиной — как за крепостью. Черт подери, как же это получилось, что он оказался в какой-то пустоте, которую, казалось, уже ничем не заполнишь?

И Кирилл вдруг сказал:

— Приглашение принимается, Юля. Ради тебя, прекрасная синьорина. И имей в виду: на первый вальс ты приглашаешь тореадора!..

4

Павел и Клаша немало удивились, когда, приехав после регистрации брака домой, увидели во дворе длинные, уставленные бутылками и всевозможной снедью столы, покрытые белыми, густо накрахмаленными скатертями. Анна Федоровна, в сопровождении двух женщин, ходила вдоль этих столов и что-то переставляла, передвигала, наводила окончательный порядок, а Никитич чуть поодаль сидел под деревом в плетеном кресле-качалке и, наблюдая за женщинами, давал указания:

— Пузатенькие рюмки — к коньяку, те белые стопки — к нашей, «Столичной». А вилки? Чего ж вилки слева кладете? Левши все соберутся, что ли? И как оно можно левой рукой работать, ежели есть правая?

— Положено так, Никитич, — спокойно отвечала Анна Федоровна, не глядя на Никитича. Он, наверное, уже надоел ей своими указаниями, и она старалась не обращать на него внимания. Говорила больше для себя и делала по-своему. — Вилку всегда положено класть слева, а ножик — справа.