Черные листья

— Сподняк? Такого слова в научно-технической литературе не существует. В научно-технической литературе существует слово «земник»… И вообще, дорогие коллеги, смотреть — смотрите, а работать человеку не мешайте. Ибо, как выразился один ученый индивидум, обмен опытом должен вести к увеличению производительности труда, всякая же болтовня данную производительность снижает.

— Морду б тебе набить не мешало, индивидум, — заключали шахтеры. — Чтоб нос кверху не драл. Дать тебе два-три раза по твоей ученой головке, может, иной разговор получился бы.

— Рискните, — усмехался Шикулин. — Кто, говорят, не рискует, тот в тюрьме не сидит. Слыхали про такую народную мудрость?

Маленький, удивительно подвижный, словно невидимыми нитями привязанный к своему комбайну, Шикулин, казалось, был его живой душой, горячей и отзывчивой к малейшей прихоти машины и часто глухой к своей собственной совести, хотя сам считал, что совесть его чиста, как стеклышко. В конце концов, говорил себе Шикулин, я тружусь не для себя, а для общества, в котором живу. Чего от меня требует это самое общество? Оно мне говорит: «Слушай, Шикулин, ты человек не совсем обыкновенный, ты способен на то, на что у других способностей не хватает — так уж распорядилась сама матушка-природа. Значит, не ленись, Шикулин, работай на всю катушку. Греми, Шикулин, чем сильнее ты будешь греметь, тем лучше будет людям…» Вот я и гремлю. Кто меня может упрекнуть, будто я работаю вполсилы? Дай бог каждому так работать? А что касается того, чтоб я еще и других учил — дураков нет. Во-первых, я шахтер, а не учитель, во-вторых, если все будут греметь так, как я, никакого грома вообще никто не услышит…

Однажды секретарь парткома шахты Тарасов ему сказал:

— Ты прости меня за грубое сравнение, Шикулин, но оно напрашивается само собой. Вот, скажем, живет на белом свете какой-нибудь великий гений-изобретатель, равного которому нигде не встретишь. Живет и в одиночку, втайне от всех, работает над крупным, необыкновенно нужным человечеству открытием. Силы его уже подходят к концу, жизнь тоже, но знаниями своими он ни с кем не делится, боясь, как бы его не опередили — тогда ведь померкнет его слава, тогда уже никто, думает он, не скажет, что он — великий гений. И вот однажды случилось какое-то несчастье, изобретатель погиб или умер, и нужное человечеству открытие так и осталось неоткрытым, ученый унес его с собой в могилу… Скажи, Шикулин, поставил бы ты своими руками памятник такому гению? Или подумал бы, что он не достоин подобной чести?..

Шикулин, внимательно выслушав Тарасова, скромно ответил:

— Но я ведь, Алексей Данилович, не великий гений. Правильно?

Тарасов усмехнулся:

— Пожалуй… Ну, а дальше?

— А дальше так: ваш изобретатель, с которым там что-то случилось, человечеству чего дал? Ноль целых и три ноля тысячных, как говорит Лесняк? А Шикулин? Позовите экономиста, спросите, сколько Шикулин дал человечеству антрацита?

— А если бы Шикулин позаботился о том, чтобы все машинисты комбайнов выдавали столько же? Разве человечеству от этого стало бы хуже?

Шикулин пожал плечами:

— Так разве ж я против? Пускай выдают!

— Значит, ты — «за»?

— Обеими руками, Алексей Данилович!

— А душой?

— Целиком и полностью… Я ведь и опытом делюсь. Приходят, смотрят — в шею никого не гоню. Злюсь только, когда начинают спрашивать: «Давай, мол, выкладывай свои секреты…» А какие секреты? Голова на плечах, а не бутылка из-под «Столичной» — вот и все секреты…

Честно говоря, у него действительно не было никаких особых секретов, хотя он иногда и напускал на себя вид человека, который владеет какой-то неведомой для других тайной. Однако эта «неведомая тайна» заключалась всего лишь в том, что Шикулин отлично знал свою машину, великолепно чувствовал ее, мог мгновенно изменить режим работы и делал это не по наитию, а опять-таки благодаря тому, что изучил все тонкости на вид простого, а в действительности сложного и довольно капризного механизма. Далеко не каждый машинист комбайна интересовался такими вещами, как крепость угля того или иного пласта, угол его падения, наличие земников, а Шикулин всем этим интересовался и уже задолго до начала работы намечал режимы, старался предугадать возможные помехи, прикидывал, как их избежать или устранить.

Конечно, у него был большой опыт, и он обладал незаурядной смекалкой, то и другое он мог передать другим, но все это никак не входило в его планы: «Если все будут греметь… никакого грома вообще никто не услышит» — вот на чем зиждилась его жизненная философия, отступить от которой Шикулин не хотел, да и не мог в силу своего характера.