Черные листья

Во-вторых, Павел был для Шикулина своего рода загадкой, довольно сложной, чтобы он мог легко ее разгадать. Все в Павле Шикулину казалось необычайно сложным, все недоступным для его понимания. Шикулин, например, видел: Селянин хотя еще и не закончил института, знает столько, сколько, скажем, бригадиру Руденко и не снилось. Чертежи любой модели машины, любого разреза шахты Павел мог читать так же легко, как простую книжку. Маркшейдерское дело для Селянина тоже не бог весть какая тайна, горная геология — тоже. Знай Шикулин обо всем этом хотя бы наполовину, уж он маху не дал бы, он заставил бы о себе заговорить. Как, мол, так оно получается, я, Шикулин, почти готовый инженер, а работаю простым машинистом комбайна? Почему не горным мастером, не помощником бригадира или даже бригадиром? А ну-ка потеснитесь, голубчики, раздвиньтесь малость, Шикулин не лыком шит, ему тоже подходящее местечко в жизни не помешает.

Рванули, к примеру, рекордик по добыче, позвали их всех на митинг, а там — разговорчики:

— Чья, слышишь, бригада отличилась?

— Будто не знаешь — Шикулина, конечно!

— Александра Семеновича?

— Ну!

— Во дает Шикулин! Небось, к награде представят?

— Как пить дать. Кому-кому, а Шикулину наверняка орденок подбросят…

Там, на сцене, сидят в президиуме начальник комбината, директор шахты, секретари райкомов и горкома, короче говоря, — начальство. Из зала кричат:

— Бригадира Шикулина — в президиум! Александра Семеновича — на сцену!

Секретарь горкома партии растерянно оглядывается вокруг, с досадой смотрит на директора шахты и секретаря парткома: «Почему такое вопиющее нарушение? Кто просмотрел? Безобразие!» И сам, поднявшись, говорит: «Александр Семенович, прошу, дорогой! Давай-давай, не стесняйся, а с некоторыми ответственными товарищами я потом потолкую…»

Шикулин не спеша, не теряя своего достоинства, поднимается на сцену. Секретарь горкома протягивает ему руку: «Спасибо тебе за твой трудовой подвиг. Как там твой мотоцикл с коляской? Поизносился, говоришь? Заменим! — и к начальнику комбината: — Зиновий Дмитриевич, выдели. В порядке премии — комбинат не обедняет…» — «Обязательно, товарищ секретарь горкома. Я и сам об этом подумывал…»

Вот так… И никак иначе. А что происходит сейчас? Сейчас о себе Шикулину часто приходится говорить самому. Потому что в бригаде машинистов комбайнов вон сколько, и, если честно говорить, не так уж намного хуже Шикулина они и работают. И все время наступают на пятки. Шикулин, конечно, места своего никому уступать не собирается, но мало кто знает, чего это ему стоит. Ночи, бывает, не спит, все прикидывает, как бы лучше, все рассчитывает, как бы больше. А будь он, скажем, бригадиром? Другой вопрос!..

Теперь о Павле Селянине. Как-то совсем случайно Шикулин подслушал разговор директора шахты Кострова и Павла. Интересный разговор, который хорошо запомнился Шикулину даже потому, что заставил его кое над чем задуматься.

Директор шахты спросил у Селянина:

— Наверное, смертельно устаешь? Не так-то просто после упряжки садиться за книги…

— Устаю, — ответил Павел. — Иногда хочется все к черту бросить и хотя бы как следует выспаться. Но что сделаешь? Главное, не позволять себе расслабиться…

— Можно не позволить себе расслабиться день, неделю, месяц, но годы…

— Раз в неделю я ничего не делаю. Разрядка.

— Не боишься, что не выдержишь до конца?

— Нет, не боюсь. Кровь из носу — институт закончу. Хотя, конечно, трудно.

— Может, переменишь работу? Меньше будешь уставать физически, больше сил останется для учебы. Пойдешь помощником к Руденко?

— Нет, спасибо.

— Почему? Ведь это какой-то этап. Помощник бригадира, бригадир, инженер шахты — разве не для этого ты себя готовишь? Иначе зачем тебе высшее образование? Не останешься же ты рабочим очистного забоя, когда получишь диплом?

— Не знаю… Может быть, и останусь. Но сейчас об этом думать рано. Диплома в кармане еще нет.

Вначале Павел говорил сдержанно, будто ему вообще была неприятна тема разговора. Потом неожиданно его прорвало. Наверное, он долго что-то в себе носил, ни с кем не делясь чем-то сокровенным, а тут ему представилась возможность раскрыться. И он этой возможностью воспользовался, тем более что всегда считал Кострова человеком умным и чутким.