Чёрный обелиск

— Но это же так просто! — раздражается Вернике. — Трудно было только добраться до корня проблемы, а теперь уже... — Он потирает руки. — Тем более в виду счастливого обстоятельства, что второй муж, то есть бывший друг семьи — Ральф или Рудольф или что-то в этом роде — больше не существует как блокирующий фактор. Три месяца назад — развод, две недели назад — автомобильная катастрофа. Смертельный исход. Причина, стало быть, устранена, путь свободен... Ну теперь-то, я надеюсь, до вас наконец дошло?

— Да, — отвечаю я, преодолевая острое желание засунуть в глотку этому ученому-энтузиасту тряпку с хлороформом.

— Ну вот видите! Теперь главное — развязка. Мать, которая уже не является соперницей, тщательно подготовленная встреча — я работаю над этим уже целую неделю, и все идет очень хорошо, вы ведь сами видели — фройляйн Терховен пришла на мессу...

— Вы хотите сказать, что это вы ее обратили? Вы, атеист, а не Бодендик?

— Чушь! — говорит Вернике, сердясь на мою тупость. — Дело совсем не в этом! Я имею в виду то, что она становится более открытой, более доступной, свободной. Вы ведь, наверное, тоже это заметили в прошлый раз?

— Да.

— Ну вот видите! — Вернике опять потирает руки. — Для первого сильного шока это все-таки довольный обнадеживающий результат...

— А этот шок — тоже часть вашего лечения?

— Да, он входит в курс лечения.

Я представляю себе Изабеллу в ее комнате.

— Поздравляю, — говорю я.

Вернике не замечает иронии — настолько он увлечен темой.

— Первая мимолетная встреча и терапия, конечно, вызвали некоторый регресс; это входило в мои планы. Но теперь — у меня большие надежды! Я думаю, вы понимаете, что лишние отвлекающие факторы мне сейчас ни к чему...

— Понимаю. То есть я.

Вернике кивает.

— Я знал, что вы отнесетесь к этому с пониманием! Вы ведь тоже не лишены своего рода любопытства ученого. Какое-то время вы мне были очень нужны, но теперь... Что с вами? Вам жарко?

— Сигара. Слишком крепкая.

— Напротив! — заявляет неутомимый исследователь. — Эти бразильские сигары только кажутся крепкими, а на самом деле — самые слабые, какие только можно найти.

«Знакомое явление», — думаю я и откладываю это зелье в сторону.

— Человеческий мозг! — почти мечтательно продолжает Вернике. — Когда-то я хотел стать матросом, искателем приключений, исследовать тропические леса — смешно! Самое увлекательное приключение — здесь! — Он стучит себя пальцем по лбу. — Кажется, я вам это уже говорил.

— Да, — отвечаю я. — И не раз.

Зеленая скорлупа каштанов шуршит под ногами. «Влюблен, как мальчишка! Романтический бред! — думаю я. — Что он понимает в любви, этот ученый болван! Если бы все было так просто!» Я подхожу к воротам и почти задеваю рукавом женщину в меховом палантине, медленно идущую мне навстречу. Она не пациентка. Я успеваю заметить в темноте бледное размытое лицо и чувствую тонкий шлейф духов.

— Кто это? — спрашиваю я сторожа-привратника.

— Эта дама приехала к доктору Вернике. Она уже была здесь пару раз. По-моему, родственница кого-то из пациентов.

«Мать...» — думаю я и надеюсь, что это не так.

Остановившись за воротами, я смотрю в сторону больницы. Меня вдруг охватывает жгучая злость от того, что я был смешон, потом — жалость к самому себе. В конце концов, в душе не остается ничего, кроме чувства беспомощности. Я прислоняюсь к каштану, ощущаю холод ствола и не знаю, что мне надо и чего я хочу.