Четвертый Кеннеди

Память услужливо перенесла его на сорок лет назад. Семилетним мальчиком он играл на песчаных пляжах Хайяниса[11] с детьми дяди Джека и дяди Бобби. И оба дяди, такие высокие, стройные, светловолосые, играли с ними минуту-другую, чтобы потом, словно боги, подняться в ожидающие их вертолеты и улететь. Ребенком он всегда больше любил дядю Джека, потому что знал все его секреты. Однажды увидел, как дядя Джек поцеловал женщину, а потом увлек ее в свою спальню. Он видел, как часом позже они вышли из спальни. И до сих пор не мог забыть лица дяди Джека. Тот лучился счастьем, словно получил бесценный подарок. Они не заметили маленького мальчика, спрятавшегося за одним из столов, стоявших в холле. В те времена Секретная служба не держала президента на коротком поводке.

От детства у него остались и другие воспоминания. И мужчины, и женщины, даже много старше дяди Джека и дяди Бобби, относились к ним с безмерным почтением, как к особам королевской крови. Когда дядя Джек выходил на лужайку Белого дома, начинал играть оркестр. Все лица поворачивались к нему, все разговоры прекращались: люди ждали, пока он заговорит. Его дядья осознавали свою власть и воспринимали ее атрибуты как должное. С какой уверенностью они дожидались вертолетов, чувствуя себя в полной безопасности среди крепких людей, которые обеспечивали их защиту, как благородно они взмывали в небеса, с каким величием спускались с небес…

Он не мог забыть их лучезарные улыбки, светящиеся умом глаза, излучаемый ими магнетизм. И когда они находили время поиграть с маленькими мальчиками и девочками, сыновьями, дочерьми, племянниками и племянницами, проделывали они все это с предельной серьезностью — боги, навестившие юных смертных, которые находились под их покровительством. А потом. А потом…

Похороны дяди Джека он смотрел по телевизору рядом с плачущей матерью. Орудийный лафет, лошадь без седока, миллионы потрясенных горем людей, маленькие друзья, с которыми он играл на пляже, дядя Бобби, тетя Джекки. В какой-то момент мать взяла его на руки: «Не смотри, не смотри». Ее длинные волосы и катящиеся из глаз слезы ослепили его…

* * *

Полоса света, падающая из коридора, оборвала поток воспоминаний. На этот раз Кеннеди увидел и Джефферсона, и столик с завтраком.

— Это увези, дай мне час. И чтоб в спальню никто не входил.

Редко он позволял себе такую резкость. Джефферсон одобрительно посмотрел на Кеннеди: по его разумению, сложившаяся ситуация требовала от президента прежде всего жесткости.

— Да, мистер президент. — Он выкатил столик и притворил за собой дверь.

Солнце уже освещало спальню, но не набрало сил, чтобы превратить ее в парилку. Шум Вашингтона проникал в комнату. Автобусы с телекоммуникационным оборудованием выстроились вдоль тротуаров, моторы автомобилей гудели, как гигантский рой, над Белым домом то и дело проносились самолеты. Только военные, гражданским запретили появляться в небе над столицей.

Кеннеди старался подавить всесокрушающую ярость, во рту ощущалась горечь желчи. Его величайший триумф обернулся чудовищной трагедией. Его выбрали президентом, но его жена умерла от рака до того, как он вошел в Белый дом. Его великие программы по превращению Америки в Утопию завязли в Конгрессе. И вот теперь собственная дочь стала той ценой, которую пришлось заплатить за честолюбие и мечты. Тошнота подкатывала к горлу. Тело, казалось, наполнял яд, отнимающий последние силы, он уже чувствовал, что единственное спасение — дать волю ярости, но в этот момент что-то щелкнуло в его мозгу, и организм включился в борьбу за выживание. Импульсы, посылаемые мозгом, достигли каждой клеточки, наполняя тело энергией, выдавливая отравляющий его яд.

У него есть власть, что ж, он распорядится данной ему властью. Он может заставить своих врагов дрожать от страха, пусть желчь наполняет горечью их рты. Он может стереть с лица земли всех этих людишек, вооруженных жалкими пукалками, которые принесли столько горя и ему, и его семье.

Он чувствовал себя человеком, на долгие недели и месяцы прикованным к постели тяжелой болезнью, который, проснувшись однажды утром, понимает, что он победил болезнь и к нему возвратились силы. С тех пор как умерла его жена, никогда он не ощущал такого облегчения, такой умиротворенности. Он сидел на кровати, пытаясь взять под контроль свои эмоции, отталкиваясь в своих рассуждениях от осторожности и здравого смысла. Куда как более спокойно он рассмотрел возможные варианты, преграды, поджидающие на том или ином пути. И наконец, понял, что до́лжно делать, какие опасности предстоит нейтрализовать. В последний раз у него защемило сердце: его дочь умерла, но жизнь продолжалась.

Книга третья

Кризис

Глава 8

Среда. Вашингтон