Четвертый Кеннеди

Механика импичмента не составляла для нее тайны. Кабинет декларацию подписал, так что, поставив свою подпись, она автоматически становилась президентом Соединенных Штатов. Потом Кеннеди подписывал свою декларацию, и она возвращалась на должность вице-президента. После этого собирался Конгресс, двумя третями голосов объявлял импичмент Кеннеди, и она опять занимала пост президента — как минимум на тридцать дней, до разрешения кризиса.

Плюсы: она станет первой женщиной-президентом Соединенных Штатов, пусть и на несколько часов. А может, и до конца президентского срока Кеннеди, истекающего в январе. Но насчет будущего никаких иллюзий Элен Дюпрей не питала: новой номинации ей не видать, как своих ушей.

Она станет президентом, совершив предательство. Мировая литература всегда видела в женщине причину падения великих людей. Отсюда и утверждение, что мужчины никогда не должны доверять женщинам. Ее будут воспринимать, как «неверную»: такого греха мужчины женщине не прощают. И она предавала не просто президента, а великий национальный миф — Кеннеди. Да ее будут проклинать не одно десятилетие.

И тут Элен Дюпрей осенило. Она улыбнулась, осознав, что может оказаться в беспроигрышной ситуации. Не подписав декларацию.

Незачем ей делать Конгрессу такой подарок.

Конгресс, скорее всего, не остановит отсутствие ее подписи. Он, возможно незаконно, проголосует за импичмент Кеннеди и в полном соответствии с Конституцией объявит ее президентом. Но она докажет свою верность, и, если через тридцать дней Френсис Кеннеди вновь займет свой пост, она будет пользоваться полной его поддержкой. То есть на партийном съезде он поддержит ее номинацию. Что же касается Конгресса, он всегда будет с ней по разные стороны баррикад, что бы она ни делала. Так зачем становиться их политической Иезавелью?[14]

Их Далилой?

Ситуация прояснилась окончательно. Если она подписывала декларацию, избиратели никогда бы ей это не простили, политики презирали бы. А потом, если бы она и стала президентом, постарались бы отделаться от нее тем же путем. Свалили бы ее ошибки на нарушения менструального цикла. И на ней оттянулись бы все комики Америки.

Элен Дюпрей приняла решение: декларацию она не подпишет. Тем самым продемонстрирует всем, что ей не нужна власть любой ценой, что она верна человеку, оказавшему ей доверие.

И уже начала писать тезисы, чтобы ее помощник подготовил сообщение для прессы. Мол, совесть не позволяет ей подписать документ, возносящий ее на вершину исполнительной власти. Она сохраняет нейтралитет в борьбе… Нет, слишком опасно. Элен скомкала черновик. Она просто не подпишет декларацию. Если Конгрессу хочется, пусть берет инициативу на себя. Она попросила секретаря соединить ее с сенатором Ламбертино. Решила, что потом позвонит другим законодателям и объяснит им свою позицию. Но никаких письменных свидетельств.

* * *

Через два дня после того, как Дэвид Джетни убил картонное чучело Кеннеди, его вышибли из университета Бригхэма Янга. Джетни не захотел возвращаться домой, к строгим родителям-мормонам, которым принадлежала сеть химчисток. Его отец придерживался мнения, что знакомиться с семейным бизнесом надо с самого низа, то есть Дэвиду предстояло ворочать тюки с пропахшей потом одеждой. Каждый из которых весил с тонну. А его тошнило от прикосновения к вещам, которые носили другие люди.

Как и многие молодые, он уже «наелся» общения с родителями. Да, хорошие, да, трудолюбивые, наслаждающиеся обществом друзей, пекущиеся о развитии бизнеса, регулярно посещающие церковь. Других таких зануд Дэвиду встречать не доводилось.

Раздражало Дэвида и их, по его разумению, чересчур уж счастливая жизнь. Маленьким родители любили его, но со временем он начал доставлять им столько хлопот, что они в шутку задавались вопросом: а не подменили ли им в больнице ребенка? Они постоянно фотографировали сына: Дэвид, ползающий по полу, Дэвид, делающий первые шаги, идущий в первый класс, заканчивающий начальную школу, получающий приз за лучшее сочинение, на рыбалке с отцом, на охоте с дядей.

В пятнадцать лет он напрочь отказался фотографироваться. Его ужасали банальности, запечатленные на пленке. Он чувствовал себя насекомым, запрограммированным до самой смерти жить, как все. Он твердо решил, что никогда не будет таким, как родители, не осознавая, что это тоже банальность.

Внешностью он ничем не напоминал родителей, высоких, светловолосых, с возрастом заметно прибавивших в весе. Дэвид же был смуглым, гибким, худым. Родители шутили и по этому поводу, но предрекали, что с годами фамильные черты проявятся в большей степени, чем только злили Дэвида. И к окончанию школы они уже не могли не замечать холодности, которую видели с его стороны. Они любили сына по-прежнему, но вздохнули с облегчением, когда он уехал в университет Бригхэма Янга.