Четвертый Кеннеди

Следующие четырнадцать дней он провел на пляже и на набережной, ездил в Малибу, чтобы посмотреть, как живут богатые и знаменитые. Приникнув к сетчатому забору, отделявшему общественный пляж от колонии Малибу, смотрел, что делается за ним. Длинный ряд пляжных коттеджей тянулся к северу. Каждый стоил не меньше трех с половиной миллионов долларов, но, на взгляд Дэвида, ничего из себя не представлял. В Юте такие стоили бы не больше двадцати тысяч. Однако к этим прилагались песок, безбрежный океан, синее небо и горы, возвышающиеся по другую сторону тихоокеанской береговой автострады. Дэвид твердо решил, что наступит день, когда он будет сидеть на балконе одного из этих домов и любоваться Тихим океаном.

Вечером в своем кукольном домике он погружался в грезы, представляя себя богатым и знаменитым. И чуть ли не до рассвета лежал без сна. Одиночество его нисколько не угнетало. Наоборот, радовало.

Он позвонил родителям, чтобы сообщить им свой новый адрес, и его отец дал ему номер телефона продюсера одной из киностудий, своего друга детства. Звали его Дин Хокен. Дэвид выждал неделю, а потом позвонил. Его соединили с секретарем Хокена. Она попросила его подождать, а через несколько мгновений сообщила, что мистера Хокена нет. Он знал, что это выдумка, что с ним просто не хотят говорить, и ужасно рассердился на отца, который почему-то решил, что продюсеры помнят друзей детства. Но в ответ на просьбу секретаря он продиктовал ей свой телефонный номер. Час спустя, когда он все еще лежал на кровати, злясь на весь мир, раздался звонок. Секретарь Дина Хокена позвонила, чтобы спросить, сможет ли он подъехать на следующий день в одиннадцать утра. Он ответил, что сможет, и она сказала, что оставит пропуск на вахте, чтобы его пропустили на автостоянку студии.

Положив трубку, Дэвид удивился распиравшей его радости. Человек, которого он в глаза не видел, оказывается, помнил и ценил школьную дружбу. А потом отругал себя за то, что раскатал губы. Да, этот парень — большая шишка, да, время у него на вес золота, но одиннадцать утра? Сие означало, что на ленч его не пригласят. Наверное, все ограничится несколькими словами, чтобы парня не мучила совесть. И его родственники в Юте не подумали, что он загордился. С ним вежливо пообщаются, а потом укажут на дверь.

Но утренняя встреча прошла совсем не так, как он ожидал. Кабинет Дина Хокена располагался в длинном низком здании, примыкающем к одной из съемочных площадок. Дэвид вошел в большую приемную, оклеенную рекламными плакатами различных, в том числе и очень известных, фильмов. Девушка-регистратор, сидевшая в приемной, направила его в одну из дверей. Он миновал еще две комнаты, в которых сидели секретари, и наконец попал в кабинет. Большой, роскошно обставленный, с удобными креслами, диванами, коврами. На стенах висели картины, безусловно, подлинники. Одну стену занимал бар с большим холодильником. В углу стоял обтянутый кожей стол. Стену за столом украшала огромная фотография: Дин Хокен пожимал руку президенту Френсису Завьеру Кеннеди. На кофейном столике лежали журналы и папки со сценариями. Хозяин кабинета отсутствовал.

— Мистер Хокен подойдет через десять минут. — Секретарь, которая привела Дэвида в кабинет, предложила ему сесть. — Хотите что-нибудь выпить? Или кофе?

Дэвид вежливо отказался. Он видел, что молодая секретарша оценивающе смотрит на него, а потому постарался произвести впечатление. Делать это он умел. На первых порах он всегда нравился женщинам. Только потом, узнав его получше, они меняли свое мнение на противоположное.

Дин Хокен вошел через боковую дверь не через десять, а через пятнадцать минут. И впервые в жизни Дэвид встретился с человеком, который произвел на него впечатление. Пожимая руку Дэвида, Дин Хокен излучал дружелюбие и уверенность, основанные на преуспевании и могуществе.

Пожалел Дэвид и о том, что не вышел ростом: на Хокена с его шестью футами и двумя дюймами ему приходилось смотреть снизу вверх. Удивила его и моложавость продюсера, хотя он, судя по всему, был ровесником пятидесятипятилетнего отца Дэвида. Отметил он и белоснежную рубашку, и костюм из белого льняного полотна. А лицо Хокена без единой морщинки щедро покрывала бронза, разлитая солнцем.

Принял он Дэвида очень радушно. Помянул тоску по горам Юты, жизни мормонов, тишине и спокойствию деревень и городков. Упомянул также, что ухаживал за матерью Дэвида.

— Твоя мать была моей девушкой. Твой отец увел ее от меня. Оно и к лучшему, они двое действительно полюбили друг друга, принесли друг другу счастье.

Это правда, согласился Дэвид, его отец и мать действительно любили друг друга и отгораживались от него своей любовью. И долгие вечера проводили в супружеской постели, оставляя его коротать время у телевизора. Но было это давным-давно.

Он пристально вглядывался в Дина Хокена и видел, что тот тщательно скрывает свой возраст под броней из бронзовой кожи. Ни тебе бородавок, ни обвислой кожи под подбородком. При этом его занимал вопрос, а почему этот человек так расположен к нему.