Четвертый коготь дракона

Сколько прошло – четверть часа? час? – Бог весть. Но вот платок с лица сдернули, и ей открылась просторная поляна, на которой стоял табор не табор… нечто наподобие походного лагеря: десятки кривобоких палаток и еще более комичных шалашей, сложенных из чего попало и как попало. Шалаши и палатки стояли и за пределами поляны – под раскидистыми дубами, преобладавшими в этом лесу, а также под ясенями, яворами, березами… Меж этих временных жилищ сновали люди – в подавляющем большинстве мужчины, одетые в суконные плащи с большими воротниками. Воротники свисали на спины и больше походили на капюшоны, украшенные замысловатыми вышивками. И еще одно обстоятельство, которое невозможно было не отметить: каждый здесь был при оружии. Ружья, пистолеты, сабли, пики – лесные обитатели смотрелись весьма воинственно, и это вселило в Аниту еще бо́льшую тревогу.

К кому она попала? К лихому сброду, который промышляет грабежами и разбоем? Или к повстанцам, затеявшим бунт наподобие того, что учиняли в России Стенька Разин и Емелька Пугачев? Хорошо бы еще получить представление, в какой стране она сейчас. Везли долго, так что могли завезти и в Польшу, и на Балканы, и к черту на рога. Язык, на котором перекликались йомены в плащах, был Аните совершенно неизвестен, она не понимала ни слова.

Сопровождавшие ее подошли к дубу, что рос на краю поляны, обратились к сидевшему там человеку. Тот поднялся, вразвалочку подошел к Аните. Она узнала его – это был цыганистый малый, который вместе со своими компаньонами спас их от бандитов на подъезде к Шпрайтенбаху. Он и одет был как тогда – пальто поверх жилетки. Анита немного взбодрилась: не убил в прошлый раз, авось пощадит и теперь.

Цыган оскалился, что, очевидно, должно было обозначать улыбку, и проговорил на паршивом французском:

– Добрый день, ваше величество… Не укачало ли вас?

Анита проигнорировала сарказм, молвила удивленно:

– Я не величество. И никогда им не была.

– Ах, ну да… – Оскал цыгана стал еще шире. – До величества вы еще не дозрели. Не по чину вам… Но император – человек страстный. Глядишь, своего добьется.

Он говорил загадками, и Аниту это взбесило.

– Послушайте! Меня зовут Анита, ни к каким императорам я отношения не имею. Куда меня притащили и что означает весь этот балаган?

Харю цыгана перекосило, он обменялся двумя-тремя неразборчивыми репликами с конвоирами Аниты. Их челюсти отвисли, они что-то бормотнули в ответ.

– Вы врете! – Цыган подступил вплотную, дохнул чесноком и еще какой-то дрянью. – Откуда у вас это платье? – Он хапнул ее за рукав и оторвал манжету.

Платье и так было в жалком состоянии, поэтому Аниту возмутил не нанесенный ущерб, а само поведение неизвестного.

– Уберите руки! Если все дело в платье, я его отдам. Оно мне досталось случайно… – И она кратко поведала историю с покупкой «королевского» наряда.

Цыган был на грани припадка. Он схватил за шиворот форейтора и шваркнул его лбом о ствол дуба. Форейтор взвыл так пронзительно, что лесной народец побросал все свои дела и стал стягиваться к поляне, чтобы посмотреть, что тут творится. Анита подумала, не задать ли под шумок стрекача, но двое других конвоиров, точивших на нее зуб всю поездку, не сводили с пленницы налитых кровью зенок.

Цыган от души еще несколько раз шмякнул форейтора о дерево, оставил его в траве, неподвижного и мятого, как куль, после чего снова обратился к Аните:

– Значит, ты – не Жозефина?

– Я даже не знаю, кто это, – честно ответила она.

– Ты француженка?

– Нет.

– Кто же?

Аните вспомнилось, какой эффект произвело на Франца-Иосифа слово «Россия». Эти аборигены упоминали какого-то императора… Вдруг и с ними пройдет тот же фокус?

– Я – подданная Российской империи. У меня в ридикюле есть документы, можете убедиться.

– Российской империи? – Зрачки цыгана сузились, а мутная желтизна, в которой они плавали, полыхнула огнем. – Ты умрешь! – И прогавкал что-то на своем спотыкающемся диалекте.

Сборище зашумело, заволновалось. Обмершая Анита увидела вокруг себя десятки… не десятки – сотни! – разъяренных лиц. Ее подхватили и, как чурку, понесли к дубу, под которым минуту назад сидел скалозубый цыган.

– Э… Что вы делаете? – сдавленно прошипела она, потому что голос куда-то пропал. – Это незаконно!

Меньше всего в этой вольнице думали о законах. Откуда-то возникла прочная пеньковая веревка, ее перекинули через горизонтально расположенный дубовый сук, под который подкатили высокий чурбак. На чурбак поставили Аниту – жалкую беспомощную куклу. Она трепыхалась, но множество рук удерживало ее со всех сторон. Все, что она могла, – это вертеть головой и надрывать голосовые связки. Проку от этого не было ни на унцию.

На шею накинули шершавую петлю. Было уже не до гордыни, не до аристократической доблести. Июньским днем, посреди знойного клейкого марева, смерть обдала Аниту своим морозным дыханием – таким студеным, что сердце враз обледенело и перестало биться, хотя петля еще не затянулась. Все то бабье, слякотное, постыдное, что Аните всегда удавалось успешно прятать в себе, само вырвалось наружу вместе с истошным предгибельным воем.