– Помоги-и-ите!
Но кто бы ей помог средь стаи полузверей, затерянной в никому не ведомой дубраве? Она услыхала в ответ ликующий рык перекипавшей от исступления орды. Еще ухитрилась заметить, как цыган сделал знак своей волосатой рукой. Чурбак вышибли из-под ног, веревка перехватила горло, врезалась в кожу под подбородком, в глазах померкло, в голове взорвалось, и крохотный бестелесный комочек, называемый душой, устремился в темную, без единого блика, воронку.
Глава четвертая
Осколок империи
Максимов и не чаял, что творение шотландца, чья фамилия выветрилась у него из памяти, прослужит так долго. Он миновал Швейцарию, где на иных участках маршрута vélocipède приходилось тащить волоком вверх по крутой горной тропе, а иногда лететь на нем под уклон с одуряющей быстротой. Потом пошла австрийская земля, мало чем на первых порах отличавшаяся от швейцарской. По уму, надо было бы почаще останавливаться, производить осмотр механизма, очищать от песка и набившейся грязи, протирать, смазывать, подвинчивать гайки… Инженер-практик знал эти премудрости досконально. Но сейчас было не до профилактики. Максимов гнал и гнал на восток, спешиваясь затем только, чтобы глотнуть воды из колодезной бадьи да наскоро прожевать какой-нибудь штрудель, купленный на рынке в одном из городишек, через которые он проезжал.
Ничего не было удивительного в том, что в один непрекрасный день техника спасовала. Первыми не выдержали патентованные надувные шины Томпсона – одна из них лопнула, и в ней образовалась крестообразная дыра. Шину Максимов снял, попробовал ехать дальше на ободе, но быстро сломалась одна спица, другая, колесо прогнулось, и ездоку оставалось лишь констатировать факт, что агрегат пришел в негодность.
Происходило бы дело, скажем, в Лондоне или в Париже, можно было бы поискать в мастерских запасные части. На худой конец заказать новые. Штука простецкая, изготовили бы в два счета. Но в местности, куда к тому часу занесло Максимова, мастерскими, могущими изготовить пневматические шины, не пахло. Он находился уже где-то в районе Сомбатхея, если только судьба не забросила его южнее или севернее, так как путеводной нитью служила плохонькая карта, купленная в Граце. На ней все было размыто, наименования городов и селений поражали своей неудобочитаемостью и непроизносимостью. Балашшадьярмат, Дьендьешпата, Кишкунфеледьхаза, Хайдубесермень, Шаторальяуйхей… Максимову мнилось, что он видит перед собой бессодержательный набор звуков, расставленных в случайном порядке. А люди жили в этих населенных пунктах веками, свыклись с их именами и, поди, ломали бы язык, столкнись они с каким-нибудь Нижним Новгородом или Кисловодском. Не надо быть высоколобым мыслителем, чтобы лишний раз убедиться: все индивидуально, все относительно…
Такие мудрования посещали Максимова, когда он, бросив за ненадобностью своего двухколесного жеребца в придорожной канаве, брел пешком по большаку, покрытому растрескавшейся под солнцем коричневой коркой. За обочинами стелились в обе стороны холмистые поля – частью засеянные, частью покрытые вывороченными из почвенных недр камнями вперемешку с изрытой землей. Не исключено, что на этом месте когда-то давно произошло мощное землетрясение, и природа еще не успела залечить свои раны, а люди помогали ей без особой спешки.
Максимову встречались хижины, но две оказались пусты (он передохнул в них немного, спасаясь от полуденного пекла), а в одной обнаружился старик, обмотанный вонючими лохмотьями и ни черта не понимавший ни на одном нормальном языке. Хоть бы деревенька какая или сельцо, но нет – насколько хватало глаз, были лишь поля, поля, поля… Может, если бы их перейти, то удалось бы наткнуться на селение, однако Максимову очень не хотелось сворачивать с натоптанного тракта и месить не предназначенными для походов французскими ботами рыхлый чернозем.