Четыре года в австро-венгерском Генштабе. Воспоминания полномочного представителя германского Верховного командования о боевых операциях и закулисных соглашениях. 1914—1918

Конечно, тогда никому и в голову бы не пришло оспаривать право австро-венгерского министра иностранных дел на подчеркивание ограниченности возможностей своей страны и на настаивание в связи с этим на необходимости скорейшего заключения мира. Я также далек от мысли искать в излишнем выпячивании чисто австро-венгерских интересов повод для упреков и обвинений. Но в данном случае Чернину следовало бы четко и ясно обговорить с германским правительством все необходимые вопросы и согласовать с ним совместный путь поиска счастливого мира. Однако до начала переговоров в Брест-Литовске такого не произошло, хотя времени для этого было достаточно. Поэтому вышеописанные заявления Чернина в ходе самих заседаний походили на внезапную атаку.

Я не могу также допустить укоренения мысли о том, что граф Чернин неизменно оправдывал свои действия отрицательной позицией германского Верховного командования. Ведь его нельзя отождествлять с Германской империей. Поэтому если Чернин считал, что влияние Верховного командования на политику достигло такого уровня, который стал вредным и наносящим ущерб союзническим отношениям, то он просто обязан был в первую очередь направить против этого свои самые тяжелые орудия. Однако предположение о том, что Германия в угоду своему Верховному командованию поставила на карту весь комплекс союзнических отношений и совместное прекращение войны, является совершенно несостоятельным. Точно так же глупо возлагать всю вину на германское Верховное командование только потому, что оно энергично отстаивало свои военные взгляды, в то время как другие проявляли прямо противоположные позиции.

Я по-прежнему так же убежден, что венское правительство в тысячу раз легче добилось бы своей цели, если бы прямо шло к ней, а не использовало окольные и обходные пути. То, что впоследствии стало служить в качестве оправдания, надлежало с самого начала объявить непреложной необходимостью и отстаивать до самого конца. Зато у этого правительства неплохо получалось в ходе бесед с простыми людьми настраивать их против «жаждущей завоеваний» Германии, завоевывать влияние на германский рейхстаг, поддержку отдельных лидеров и вести закулисные игры, уклоняясь от открытой борьбы за мнимые права. Однако чего стоила вся эта хваленая мудрая предусмотрительность, обостренное понимание обстановки и верная оценка перспектив возможного выигрыша или проигрыша, о которых толкует граф Чернин, если он придает им чисто теоретическое значение.

Император Вильгельм II поручил мне сообщить на аудиенции в Вене, что заявления графа Чернина в Бресте в свете неоднократных торжественных заверений кайзера Карла I не вызывают сомнений в союзнической верности Дунайской монархии и что их можно отнести к обстоятельствам, возникающим в пылу словесных баталий, о которых потом забывают. Тем не менее самым неприятным в разногласиях между Центральными державами было то, что противник умел извлекать из них выгоду. Такое, в частности, произошло, когда после почти четырнадцатидневного новогоднего перерыва руководство российской делегацией взял на себя Троцкий, чья настоящая фамилия была Бронштейн и с приходом которого переговоры приняли поистине драматический характер.

Роль Троцкого представителям Четверного союза[76] долгое время была непонятна. При этом ближе всех к ее истинному пониманию приблизилось германское Верховное командование, полагая, что российский лидер менее всего стремился к достижению мира. Его задача заключалась в использовании переговоров для доведения народов Центральных держав до соответствующего состояния с помощью подстрекательской пропаганды. Это состояние через

десять месяцев, к сожалению, стало реальностью. Однако тогда до раскрытия нитей сплетаемой большевиками паутины, которые протянулись из Брест-Литовска в Германию и Австрию, было еще далеко. Причем их оказалось гораздо больше, чем мы могли предполагать. В результате о ходе всеобщей январской забастовки в Германии и о социальной обстановке в Центральных державах в целом входивший в состав российской делегации на переговорах в Бресте Карл Радек (при рождении Кароль Зобельзон) получал информацию гораздо быстрее, чем наши дипломаты, использовавшие официальные каналы связи. И такое поневоле наводило на вполне понятные определенные выводы.

По общему мнению, как мне поведали, в искусстве ведения переговоров Троцкий намного превосходил наших государственных деятелей. Сидя за подковообразным столом напротив Кюльмана[77] и Чернина, он излагал мысли монотонно, не выделяя их интонацией и категорически отказываясь использовать в своей речи какие-либо риторические приемы. Троцкий говорил по-русски, хотя, судя по тому, что его на протяжении многих лет ежедневно видели в венском кафе «Централь», он прекрасно владел немецким языком. Его возбужденное состояние в лучшем случае можно было заметить только по нервному подрагиванию щек. Однако обычно его маленькое, остроносое и бледное еврейское лицо, увенчанное мощной копной волос, оставалось ровным и спокойным.