Четыре года в австро-венгерском Генштабе. Воспоминания полномочного представителя германского Верховного командования о боевых операциях и закулисных соглашениях. 1914—1918

По сравнению с дипломатами Центральных держав у него имелось преимущество, заключавшееся в том, что он мог апеллировать к широкой публике. То, что он повторял изо дня в день, было не более чем перефразировкой тезисов марксистско-коммунистического учения, программной и одновременно обличительной речью, обращенной к народам мира, и в первую очередь Центральных держав. К тому же ему приходилось намного легче, чем нашим государственным деятелям. Ведь он мог отстаивать принципы «мира без аннексий и контрибуций» до бесконечности и без всяких оговорок, тогда как Германия была вынуждена выбирать толкования, представлявшие собой компромисс между идеальными требованиями и реальными потребностями войны и мира. Не случайно ее неоднократно, в том числе и в Австрии, обвиняли в нечестности. Тем не менее сегодня стало ясно, что Брест-Литовский мир походил на мир без аннексий и контрибуций, как и предложенный Вильсоном, гораздо больше, чем мирные договоры, подписанные в Версале и Сен-Жермене.

Что же касалось Кюльмана, то он, как мне кажется, больше прислушивался к мнению Чернина и был готов согласиться на меньшее число гарантий на Востоке. И в этом отношении, я думаю, был рад найти в Чернине противовес давлению германского Верховного командования. Ведь более эффективного противовеса, чем жаждущий мира австро-венгерский министр иностранных дел, тогда действительно не существовало. К тому же тот в январе снова заявил, что придет к миру с Россией вместе с Германией или без нее, то есть вновь использовал старый прием. Однако, как известно, избитые приемы быстро приедаются.

Короче говоря, Чернин оказался в трудном положении. Император Карл I каждый день призывал его ускорить подписание мирного договора, так как внутренняя обстановка в Австрии все более обострялась и изображалась им в более мрачных красках, чем она была на самом деле.

Из-за крупной забастовки рабочих, вспыхнувшей в январе вопреки усилиям по ее предотвращению, в воздухе отчетливо запахло революцией. Император вместе со всей своей семьей был вынужден переселиться из роскошных апартаментов венского дворца в тесноту баденского императорского домика, а под Вену были переброшены наиболее боеспособные и надежные войска – дивизия «Эдельвейс» и венгерские части. При этом одному из самых энергичных австро-венгерских генералов принцу фон Шенбург-Хартен-штейну, как командующему территориальной армией, пришлось установить своего рода военную диктатуру.

В начале февраля в военном порту Каттаро вспыхнул матросский мятеж. И хотя его удалось подавить всего за несколько часов, он выставил в весьма неблагоприятном свете австро-венгерский военно-морской флот, которым командовал не блиставший своими способностями адмирал Максимилиан Ньегован.

К этому добавилось отчаянное положение с продовольствием. Граф Чернин каждый день получал тревожные телеграммы от премьер-министра Австрии Эрнста Зайдлера фон Фойхтенегга и отвечавшего за обеспечение армии питанием генерала фон Ландмера с требованием позаботиться о конфискации русского зерна. Позже мне стало известно, что последний от безысходности уже тогда рассматривал возможность захвата направлявшихся вверх по Дунаю в Германию румынских транспортов с зерном и раздачи его австрийскому населению.

Чернин оказался в неловкой ситуации, когда ему пришлось сообщить своему союзнику, что уже со следующего дня он не сможет принимать участия в совместных переговорах, и одновременно попросить у него столько-то и столько-то тысяч вагонов хлеба и зерна. Чернин походил на командующего потерявшей боеспособность армии, которой предстояло продолжать сражаться. Попав же в чрезвычайно тяжелое положение, несмотря на все свои далеко не посредственные способности, он не показал себя настоящим государственным мужем, умеющим справляться с такими трудностями. Для этого ему не хватало необходимой государственному деятелю выдержки и основательной подготовки. Он являлся идейным дилетантом, руководствовавшимся внезапными побуждениями, но при этом не вникавшим полностью в ту или иную проблему и не продумывавшим ее до конца.

Эти слабости Чернина проявились наиболее ярко именно на переговорах в Бресте, где он переживал один нервный срыв за другим. Граф был уже близок к тому, чтобы набиться в друзья становящемуся все более строптивым Троцкому, когда при отделении Украины от Великороссии возник клапан для сброса высокого напряжения, в какое превратились разногласия Чернина с Кюльманом, который хотя и неохотно, но все же поддерживал точку зрения германского Верховного командования.

Тогда проявивший себя умелым посредником генерал Гофман, который, собственно, и обнаружил этот клапан, обратил внимание Чернина на возможность заключения мира с Украиной. И Чернин, являвшийся все же достаточно умным человеком, чтобы осознавать нереальность достижения австро-русского сепаратного договора, ухватился за эту возможность как утопающий за соломинку.