Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Весь вечер того дня Джек пребывал в отвратительном настроении духа, а на другой день мне довелось быть свидетелем совершенно невероятного происшествия. В нем Джек показал свойство своего характера, которое менее всего можно было в нем заподозрить, – злопамятность. Собачья душа – такие же потемки, как и человечья.

Лодка «Донец» стояла на якоре неподалеку от нас, в каком-нибудь полукабельтове расстояния. При вестовом ветре, обычном в Судской бухте, черноморская лодка оказывалась у нас на правую раковину[108]. Каким образом Джек узнал, что его враг живет на «Донце», – я не знаю. Должно быть, увидел его там случайно с нашего высокого полуюта, а может быть услышал его лай. И вот в описываемый мною день я увидел следующую картину:

Джек выходит на верхнюю площадку правого трапа, откуда хорошо виден «Донец», и начинает лаять в его сторону. Через некоторое время с «Донца» слышится ответный лай. Я поднимаюсь на полуют и вижу донецкого пса, стоящего на верхней площадке левого трапа и лающего в нашу сторону. При виде своего врага Джек начинает лаять громче и ожесточеннее, и медленно, не спуская с него глаз, спускается на нижнюю площадку. Его враг делает то же самое. В голосе Джека начинают слышаться истерические нотки, и вдруг я вижу обоих псов, почти одновременно кидающихся в воду и плывущих навстречу друг к другу. Они встретились на полпути между обоими кораблями, и поднимая каскады брызг и пеня воду, вступили в смертельный бой.

– На шестерку! Проворнее! – раздались одновременные команды на «Хивинце» и «Донце».

Это скомандовал я и вахтенный начальник «Донца». Так же одновременно отвалили наши шлюпки и пошли к месту боя. Как и накануне на берегу, псов разняли с большим трудом. Пока наша шестерка гребла к кораблю, Джека пришлось держать за ошейник. Мокрый, искусанный, он захлебывался от ярости и порывался выпрыгнуть за борт, чтобы плыть вновь к своему врагу.

На следующий день мы уходили с Крита.

Подняв якорь и развернувшись носом к выходу, «Хивинец» малым ходом тронулся вперед. Мы проходили близко вдоль борта «Донца». Горнист сыграл «захождение». На «Донце» ответили тем же. На краю мостика, обращенном к черноморской лодке, стоял наш командир, подняв руку к козырьку фуражки; сзади него вытянулся наш штурман, в той же торжественной позе. На обеих лодках команды стояли «смирно», повернувшись лицом друг к другу, и торжественная тишина нарушалась лишь журчанием воды, льющейся из помпы в клюз на облепленный грязью якорь, ритмическим стуком нашей машины и яростным лаем двух псов, нашего – с полуюта и донецкого – с полубака. Обоих держали за ошейники матросы, чтобы они не бросились за борт…

Мы долго чинились в Севастополе, где Джек почти ежедневно бывал на берегу. Там он увидел немало черноморских собак и близко с ними познакомился. Были у него серьезные романы и мимолетные интрижки, кончавшиеся легкими потасовками. Но он ни разу не проявлял такой лютой ярости, какую возбудил в нем первый встреченный им черноморский пес.

Вспыхнула Балканская война. «Хивинец», закончивший к тому времени свой ремонт и готовившийся возвратиться на свою стоянку на Крит, получил внезапно приказание идти стационером в Зунгулдак. Французская компания, разрабатывавшая там турецкие угольные копи, перепуганная слухами о священной войне против христиан, просила через свое правительство у России прислать к ним на всякий пожарный случай военный корабль. Пожарного случая не произошло, и французские глотки не были перерезаны турецкими ятаганами, но «Хивинец» простоял в Зунгулдаке больше месяца, пока совершенно не успокоились французские нервы.

Джек отлично уживался и с турецкими собаками. Круг зунгулдакских знакомых был у него чрезвычайно велик, чему не надо удивляться, если принять во внимание, что в любом турецком городе число собак обычно значительно превышает число двуногих обитателей.

Из Зунгулдака «Хивинец» вернулся на Крит, но ненадолго. В результате Балканской войны и турецкого в вей поражения Крит перешел к Греции, и миссия держав покровительниц христианского населения турецкого острова окончилась. Первыми ушли итальянцы; почти одновременно с ними – французы, и некоторое время оставались только англичане и русские. Вот ушел и английский крейсер «Диана», и «Хивинец» остался один. Наконец, пришла и его очередь покинуть теплые воды Крита и идти бороздить давно не лизавшую его борта холодную и мутную балтическую волну.

Что это за интересное было плаванье! Джек многое мог порассказать своим землякам, либавским собакам, которые ничего на своем веку не видели, кроме порта Императора Александра III.