Четырнадцать дней

Мой десятый день рождения праздновали почти целый месяц, включая путешествие в Мехико. Потом праздник закончился, и школа началась по-настоящему: меня перевели из четвертого сразу в шестой класс. Все шло просто замечательно, и вдруг умер Джимми Хендрикс. А через месяц после него – Дженис Джоплин. Кто бы мог подумать, что их смерти так сильно повлияют на наш домик над заливом?

Сразу после смерти Джимми Хендрикса папочка сказал мне, что «снежок» означает героин или кокаин. И еще до того, как умерла Дженис Джоплин (ее потерю оплакивали в нашем доме, поскольку Дженис Джоплин и Стиви Никс были единственными белыми певицами, которых обожал папочка), я осознала, что папочкин приятель Лафайетт торговал героином.

Лафайетт приехал на День благодарения, мечтая об ужине из копченой индейки с ботвой репы и о пироге из сладкого картофеля, а нарвался на «трапезу из тучных яств»[56], на резкие слова, которыми может бросаться лишь разозленный и избалованный ребенок. Когда Лафайетт уходил в то субботнее утро после Дня благодарения, я не стала обнимать его на прощание. Папочка обнял. Он сочувствовал Лафайетту.

В то утро мы пили кофе на кухне, и на столе все еще стояли тарелка с чашкой, лежали столовые приборы для уже ушедшего Лафайетта, и папочка объяснил, почему он любит его: нужно просто знать Лафайетта таким, каким он был до Кореи, до того, как повидал разлагающиеся на солнце трупы мирных жителей, детские тела, поедаемые насекомыми и дикими животными. Нужно знать, каким он был до попадания в плен, пока пытался спасти каждого ребенка, встречавшегося на его пути, – не важно, из Северной или из Южной Кореи; как он выбежал прямо под пули, чтобы вытащить с линии огня маленькую девочку; как много раз отказывался стрелять в мирных жителей, нарушая приказ. А вернувшись с войны, мог говорить только одно: «Раз-два-три, прыгай! Раз-два-три, прыгай!»

Я не поняла, что папочка имел в виду, и тогда он обратился к Священному Писанию: «Прости нам грехи наши, как и мы прощаем тех, кто согрешил против нас»[57]

.

Он напомнил, как здорово мы проводили время с Лафайеттом, когда они с папочкой рассказывали мне «истории про войну», а на самом деле, как объяснил теперь папочка, истории про «любовь на войне»; как они по очереди танцевали со мной в гостиной под мелодии Ти-Боуна Уокера и Билли Холидей, Биг Мэйбелл, Биг Мамы Торнтон и Ареты Франклин, Сэма и Дэйва, Джеки Уилсона. Именно Лафайетт привез мне пластинки Билли, обеих Биг и Ареты. Мне будет этого не хватать, но я была готова к такой жертве. Когда надо, я могла быть очень жесткой девочкой.

На следующий год Лафайетт не приехал в Галвестон ни на День освобождения, ни на День благодарения. Мистер Мэджик-сити-классик и другие из растущего круга приятелей все еще приезжали, а Лафайетт нет. Иногда папочка ездил к нему в Детройт. Слушая песни Биг Мэйбелл или Биг Мамы, я скучала по нему, но потом видела в новостях или в каком-нибудь телешоу тощего вонючего темнокожего, «подсевшего на героин», и снова начинала злиться.

О смерти Лафайетта я узнала из газеты «Мичиган кроникл». Папочка уже давно знал, но не хотел мне сообщать. Он любил Лафайетта. Не желал плохо говорить о мертвом, но и мне никогда не врал, поэтому, когда пятнадцатилетняя Парди Бриттон спросила папочку, Белла Бриттона, как так вышло, что Лафайетта убила среди бела дня девушка «без судимостей», он рассказал простую и печальную историю.

По словам папочки, девушке было лет шестнадцать-семнадцать – слишком молоденькая, чтобы Лафайетт «имел с ней какие бы то ни было отношения». Ее брат пристрастился к героину и задолжал Лафайетту немного денег – может, долларов шестьдесят семь, остаток более крупного долга. Девушка выплатила часть за брата, но не все, и Лафайетт стал давить на нее, требуя вернуть остальное если не деньгами, то сексом. Девушке требовалось время, чтобы собрать денег – или собраться с духом и отдаться Лафайетту. Тот дал ей время, потому что один из его парней лежал в больнице с пулевым ранением, и к тому же имелось срочное дельце: похоже, кто-то покушался на его трон. Отчасти из страха потерять свое положение Лафайетт и пытался отвлечься на девушку, с которой ему и вовсе не следовало связываться.

Он дал ей неделю, а там либо деньги, либо секс. Через два дня он пошел навестить раненого в больнице. Тот уже выздоравливал, да и на трон больше никто не претендовал: со смутьянами удалось договориться о выжидательном перемирии. Лафайетт спускался по ступенькам в больнице, окруженный крепкими, готовыми умереть за него парнями, с пушками в карманах. Для Лафайетта в тот день все складывалось как нельзя лучше.

И тут появляется девушка с пистолетом в руке и стреляет в Лафайетта. Она убила его у входа в больницу, прямо на глазах охранников, которые не восприняли ее как угрозу. Лафайетт тоже думал, что девчонка может быть источником удовольствия, но не опасности. Они ее недооценили, чем она и воспользовалась.

* * *

По крыше прокатился изумленный вздох. Похоже, слушатели не больше самого Лафайетта ожидали подобной развязки.