Чилийский поэт

– Как только твой папа покинет ванную, мы побеседуем о твоем поступлении в университет, – внезапно произнесла Карла.

Она совершила огромную тактическую ошибку, потому что, оказавшись перед очевидной ловушкой, Висенте мгновенно избавился от волнения и даже любопытства по поводу встречи родителей и сразу же заявил Карле: он сожалеет, но ему срочно нужно уйти. Поспешно схватив свой рюкзак, Висенте крикнул со смешливой фамильярностью в сторону туалета: «Чао, папа!»

Между тем, пока Леон был занят своим делом, он, как обычно, размышлял о прошлом, о безжалостной гонке со временем, о коротком периоде, когда жил в этом доме, пытаясь разыгрывать трагикомедию о вынужденном браке. Все произошло так быстро и так путано – то, на что людям требуется четыре-пять лет, они прожили менее чем за два года: беременность Карлы, безумную свадьбу, рождение Висенте, бракоразводный процесс. Когда он жил в этом доме, то любил играть на губной гармошке в туалете, что особенно раздражало Карлу, хотя он старался играть тихо, чтобы не разбудить ребенка. Это ему удавалось не всегда, ведь губная гармошка не предназначена для исполнения мелодий на средней громкости, а контролировать дыхание непросто. Наверное, мне стоило продолжать играть на губной гармошке, подумал теперь Леон, вспомнив, что пытался исполнять несколько песен Боба Дилана («Just Like a Woman» и «Like a Rolling Stone»), Нила Янга («Heart of Gold») и из репертуара рок-группы «Лос-Пеорес де Чили» (песня «Чичолина»).

Прежде в этой ванной комнате была журнальная стойка, которую он сам купил на огромном рынке Перса-Био-Био: два хорошо отшлифованных и отлакированных сосновых бруска, образующих крест, на котором покоились рекламные каталоги, глянцевые журналы и комиксы. Зачем я забрал эту стойку, где она теперь? Неужели ни мой сын, ни Карла не читают в туалете? Висенте, постоянно читающий повсюду, видимо, не делает этого в ванной или не держит здесь никакого чтива, пришел к выводу Леон. Ну а Карла, помнится, иногда читала в гостиной перед очередной ссорой.

Выйдя из туалета через полчаса, он и теперь застал ее за чтением.

– Извини, – обратился к ней Леон.

– А я-то думала, ты никогда не попросишь у меня извинения, – ответила она чуть более хриплым голосом, чем оставался у Леона в памяти.

Это, конечно, шутка, и Леон от души посмеялся, но тотчас же, почувствовав необходимость прекратить смех, посерьезнел:

– Я прошу у тебя прощения за то, что через столько лет явился вот так, в туалет.

Карла взглянула на него с язвительным презрением.

– Все равно рада тебя видеть, – сказала она, помолчав. – Может, нам стоит вместе выпить кофе, чтобы потолковать о Висенте.

Они уже обсуждали это не раз. Действительно, из-за возникшей ситуации участился их обмен электронными письмами, хотя послания не стали ни более дружелюбными, ни менее сухими и краткими.

– Он все еще не собирается подавать документы, – проворчала Карла. – Год для него потерян.

– Давай хотя бы добьемся, чтобы он начал что-нибудь изучать во втором полугодии или в следующем году. Это особенно важно сейчас, когда дела у меня идут хорошо, – похвастал Леон. – Да и у тебя, кажется, тоже. Ты же теперь возглавляешь фотографический отдел какого-то журнала, не так ли?

– Я – художественный редактор.

– Так что мы сможем оплатить ему учебу.

– Ты всегда так думал, – перебила его Карла.

– Что именно?

– Что у тебя все получается хорошо, – сказала она.

И это правда. Семнадцать лет назад, когда он работал адвокатом в юридической фирме в районе Провиденсия, Леон считал себя преуспевающим и предчувствовал крупные дела. А Карла с Висенте тяготили его, как лишний груз, сковывавший продвижение по карьерной лестнице. Когда он наблюдал, как Карла кормит ребенка в постели, ему казалось, что мать и сын образуют единое целое.

Однажды вечером, возвращаясь с работы, он был уже почти у дома, но, воодушевившись чем-то, решил продолжить путь. Просто пошел дальше, миновал несколько кварталов и остановился на углу. Затем доехал на автобусе до центра города и вошел в бар. А проснулся в девять утра с раскалывавшейся от боли головой, между двух сонных шлюх, которые пили «нескафе», уставившись в телевизор.

– Прости, я не смог вовремя вернуться, – сказал он Карле по телефону.

– Почему?

– Не захотел.

– Зачем ты так со мной поступаешь?

– Хочу, вот и поступаю.

Вечером он вернулся домой, однако Карла успела заменить дверной замок. Леон изо всех сил стучал кулаками в дверь, пока жена, воркуя, кружила по дому с младенцем на руках. Приложив ухо к двери, он услышал нервный, но ласковый голос Карлы, поющей колыбельную. И тогда он ушел. Леон понимал, что должен был разозлиться и хотя бы предъявить какие-то требования, ведь это был и его дом, но он покинул его быстро и легко, восхищаясь собой. Ему даже не хотелось доказывать свою правоту. Он тогда не желал ничего, кроме как снова стать холостяком. Ему больше ничего не нужно было, кроме как спокойно и максимально громко играть на губной гармошке, сидя на унитазе.