Чилийский поэт

На следующий день Прю поболтала с экскурсоводом, который не откликался на испанский, но неожиданно залопотал по-английски. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что парень выучил наизусть, как реплики из пьесы, длинные отрывки из туристического справочника, описывающие район, который, как он настойчиво повторял, менее популярен, чем Сан-Педро-де-Атакама, однако не уступает ему. Она уже намеревалась остаться, чтобы познакомиться с такими потенциально чудесными местами, как гора Пан-де-Асукар (Сахарная Голова) или Плайя-ла-Вирхен (Девственный пляж), когда вдруг узнала, что на Огненной Земле скоро начнутся съемки фильма о горняках, которые три года назад оказались заблокированными под землей в шахте «Сан-Хосе». Прю подумала, что может написать об этом, но не знала, что для этого нужно сделать. Она провела почти час на мосту Ла-Пас, глядя на полностью пересохшую реку Копьяпо. Пожилая женщина, почти старуха, подошла к Прю, закурила и на испанском языке, таком же медлительном, как ее затяжки, поведала, что местные жители посадили много пальм и стручкового перца на берегу реки и что сейчас они разбивают парк Каука́ри, который заметно оживит эту часть города. Прю задумалась о будущем парке, пытаясь представить его так же четко, как и бывший поток пересохшей реки. Прежде чем покинуть мост, она в последний раз взглянула на покрытое толстым слоем пыли русло, по которому бегали стаи бродячих собак, а дети пытались кататься на велосипедах и скейтбордах. Заметила, что ребятишки весело и стойко выдерживают лучи солнца, бьющие им в лицо.

Через два дня она покинула Копьяпо в попытке доказать себе, что в конечном итоге ее путешествие получается не таким уж плохим и что сумма допущенных ошибок, начиная с той, что касается Бена, со временем все-таки обретет какой-то смысл. В первую ночь в Сантьяго она проспала пятнадцать часов. На следующий день предприняла долгую прогулку в направлении центра города, под безжалостным солнцем двух часов пополудни, все еще вспоминая бродячих собак, которые, видимо, совершали паломничество не только в Копьяпо, но и по всей стране, где их именуют «дворняжками». Об этом ей сообщила юная официантка, почти девочка, с которой Прю перекинулась парой слов в ресторане, где поглощала национальное блюдо из местного сорта кукурузы и фасоли.

Потом она прошлась по центру города, размышляя о возможности предложить Греггу заметку об этих самых дворняжках. А что, пожалуй, блестящая идея: за некоторыми из них она проследила бы на безопасном расстоянии, сфотографировала бы их. Ограничившись описанием их прогулок, она перемежала бы повествование информацией об отсутствии закона о защите собак в Сантьяго и в Чили вообще. Можно было бы взять интервью у местных защитников животных, ведь должны же здесь быть таковые, размышляла она, сидя на ступеньках Национальной библиотеки, в непосредственной близости от красивой дворняги с розовым носом и густой черной шерстью с серыми участками вокруг плеч, глаз и груди.

Она перевела взгляд на толпу, которая, несмотря на жару, заполнила проспект Аламеда, и ей вспомнился день, когда она целый час ждала Бена, сидя перед Нью-Йоркской публичной библиотекой. Тогда она чувствовала себя как на сцене, на съемочной площадке, окруженной толпами фотографирующих туристов, некоторые из которых уже тогда были вооружены новинкой – специальными палками для селфи, и ей приходилось несколько раз отодвигаться, чтобы не попасть в чужие кадры. А здесь все было наоборот – хотя здание Национальной библиотеки в неоклассическом стиле показалось Прю весьма красивым, никто не обращал внимания на его фасад, не замечал сидящих на лестнице, не фотографировал, даже туристы. Люди шагали в сторону бульвара Пасео-Аумада или к холму Санта-Лусия. Почти все они глядели только перед собой, уставившись в землю, словно боялись споткнуться. Выглядело это странно и печально, но все-таки приятно, ведь Прю нравились места, где она могла быть незамеченной, превращаясь в привилегированного наблюдателя за течением чужой жизни.