Что такое литература?

Если град целей и остается безжизненной абстракцией, то исключительно потому, что он недостижим без объективного изменения исторической ситуации. Полагаю, Кант превосходно это понимал, однако он то делал ставку на чисто субъективное преображение субъекта морали, а то и вовсе отчаивался когда-нибудь встретить на земле благие устремления. На самом деле созерцание прекрасного действительно может вызвать в нас чисто формальное намерение принимать всех людей в виде целей, но такое намерение на практике оказалось бы тщетным, ибо основополагающие структуры нашего общества пока еще притеснительны. Таков современный парадокс морали: если только я соглашусь принять в качестве абсолютных целей нескольких избранных мною людей – свою жену, своего сына или какого-нибудь бедняка, которого встречу на своем пути, если только я стану упорствовать в выполнении всех своих обязательств по отношению к ним, если только я потрачу на это жизнь, то буду вынужден обойти молчанием все несправедливости своего времени: и борьбу классов, и колониализм, и антисемитизм, и тому подобное, а в итоге буду вынужден

воспользоваться угнетением для того, чтобы творить добро. Впрочем, едва только угнетение обнаружится в личных отношениях между людьми и, что гораздо труднее различить, в самих моих намерениях, все добро, которое я пытаюсь сотворить, будет испорчено на корню, оно обратится в абсолютное зло. И если, соответственно, я с головой погружаюсь в революционную работу, я рискую не иметь больше времени на личные отношения с людьми, хуже того, рискую быть вынужденным, подчиняясь логике борьбы, отнести большинство людей, в том числе и своих товарищей, к средствам. Но если мы начинаем с морального требования, которое безотчетно подчиняет себе эстетическое чувство, то мы выбираем удачную отправную точку: необходимо сделать частью истории

благие устремления читателя, иными словами, содействовать (если получится) посредством внутренней структурной организации нашего сочинения, устремлению читателя при любых обстоятельствах считать человека абсолютной целью, а затем уже самим выбором темы нашего произведения направить это благое устремление на его ближних, то есть на всех угнетенных нашего мира. Но мы ничего не добьемся, если вдобавок не продемонстрируем читателю, причем в рамках того же самого произведения, что ему ни в коем случае не следует принимать конкретных людей за цель современного общества. Таким образом, читателя будут вести за руку до тех пор, пока не заставят понять, что его истинное желание состоит в уничтожении эксплуатации человека человеком и что град целей, который он воздвиг в мгновение ока в своем эстетическом провидении, – это всего лишь идеал, и мы приблизимся к нему не иначе, как в результате длительного исторического развития. Другими словами, нам следует преобразить его оторванное от жизни благое устремление в конкретное и действенное устремление; нам следует, используя определенные средства, изменить

именно этот мир, чтобы тем самым способствовать грядущему пришествию реального общества целей. Ибо именно в наше время благое устремление невозможно, или, точнее, подобное устремление не может быть ничем иным, кроме как намерением сделать это благое устремление возможным. Отсюда обязательность возникновения в наших произведениях особой напряженности

, отдаленно напоминающей напряженность, упомянутую мною в рассказе о Ричарде Райте. Она возникает потому, что часть публики, которую мы хотим заполучить, все еще растрачивает свои благие устремления на личные отношения с людьми; а другая ее часть, из-за своей принадлежности к угнетенным массам, ставит перед собой задачу любыми средствами добиться материального улучшения собственного положения. Следовательно, нам надо одновременно донести до сознания одних тот факт, что царство целей не может наступить без Революции, а до сознания других – тот факт, что Революция представима в том единственном случае, когда она подготавливает царство целей. Вот эта неизбывная напряженность, если мы сможем ее поддерживать, и приведет нашу публику к единству. Одним словом, мы должны в своих произведениях бороться за свободу личности и за социалистическую революцию. Нередко звучали утверждения, будто свобода личности несовместима с революцией: в нашу задачу входит неустанно показывать, что одно невозможно без другого.