Чумные ночи

Еще удивительнее было то, что только теперь, глядя из лодки, она обнаружила, до чего близко от ее окон и письменного стола находились отвесные склоны величественной Белой горы. Человек не может не испытывать воздействия такой громадины, даже если ее не видно! Королева задумалась было о том, какое же влияние Белая гора могла оказать на письма, но тут ее заворожило отражение горы в недвижной глади моря. Точно так же, как в день прибытия Пакизе-султан на остров, в глубине были видны подводные скалы, проворные шипастые рыбки размером с ладонь, старые рассеянные крабы, зеленые и синие водоросли, очертаниями напоминавшие звезды.

Вернувшись в гостевые покои, Пакизе-султан все никак не могла сбросить с себя одолевшую ее печаль. Через два часа, когда ржавый критский пароход приблизился к Девичьей башне, чтобы забрать с Мингера последних слуг Османской империи, в комнату вошел доктор Нури. Супруги пытались разглядеть издалека, как на борт поднимают измученных чиновников, их потрепанные чемоданы, тюки и прочие пожитки.

– Вот и еще один остров потеряла Османская империя, – спокойно сказал премьер-министр. – Хотели бы вы оказаться сейчас на этом пароходе и вернуться в Стамбул?

– Пока мой дядя сидит на троне, нам будет непросто это сделать.

Так вопрос о «предательстве Родины», который будет мучить их до конца жизни, приобрел более мягкую форму и превратился в вопрос о возможности вернуться в Стамбул.

– Власти империи, конечно, будут признательны вам за то, что вы отпустили этих несчастных по домам, – продолжал доктор Нури. – Однако здешние враги Абдул-Хамида и Стамбула этот ваш поступок отнюдь не одобрят.

– Говоря о «властях империи», вы имеете в виду моего дядю, – вздохнула королева. – Но мы отпустили этих заложников не для того, чтобы порадовать его или великие державы! Вернуть домой этих бесстрашных и верных слуг Османской империи, подвергнутых несправедливому наказанию, – наш человеческий долг! Империя, созданная моими предками, просуществовала шесть сотен лет именно благодаря таким вот преданным и самоотверженным слугам.

После этих весомых слов на некоторое время воцарилась тишина. Там, вдалеке, критский пароход забрал на борт всех пассажиров и, отправляясь в путь, снова дал три гудка. Доктор Нури увидел, что на глаза Пакизе-султан навернулись слезы тоски по Стамбулу, и захотел ее утешить:

– Даже если мы вернемся в Стамбул, то, как и все, будем пленниками вашего дяди. Здесь же мы королева и премьер-министр и можем еще принести пользу благородной мингерской нации.

– Но эпидемия кончилась, кончится и блокада. Что будет тогда? – проговорила Пакизе-султан и, не желая отдаваться мучительным раздумьям, предложила сделать то, чего ей в ту минуту больше всего хотелось: – Давай сядем в наш броненосец и прокатимся по улицам Дантелы и Флизвоса!

Должно быть, королева предчувствовала, что недолго им с мужем осталось ездить в ландо по Арказу. В письмах тех дней она увлеченно рассказывает о детях, играющих в прятки посреди зеленых садов Хоры, о кружеве узких улочек Герме, о том, что в Татлысу питьевая вода мягче, чем в Бейкозе и Чичире[160], о прекрасном виде, открывающемся от места упокоения Командующего в Турунчларе, о кошках, что нежатся под солнцем и ловят блох на круто спускающихся к морю лестницах Кадирлера, о вазах с розами на столиках уличных веранд перед кафе, ресторанами и кондитерскими Стамбульского проспекта, о рыбках, плывущих вдоль набережной вслед за ландо… Рассказывает словно для того, чтобы никогда не забыть.