Чумные ночи

На острове Мингер, как и в любом другом уголке Османской империи, судебные споры между иностранцами рассматривались консульствами. Например, тяжбу между французским гражданином месье Марселем, владельцем книжного магазина «Медит», и британским подданным, консулом месье Джорджем, разбирало французское консульство, поскольку истцом был месье Марсель. Споры между иностранцами и подданными Османской империи рассматривались османскими судами, но консулы могли выступать на судебных процессах в качестве переводчиков или третьих лиц[96]

. Губернатор вправе был влиять на исход дела только в судебных спорах между мусульманами: о легких побоях, о взыскании долга или о границах земельных участков. Сами-паша любил пользоваться этой своей властью и всегда доводил до сведения судьи собственное мнение.

Если же речь шла о совершении подданным Османской империи тяжкого преступления (такого, как убийство или похищение девушки), привлекшего внимание стамбульской прессы, то по распоряжению Абдул-Хамида, которому нравилось все контролировать, дело забирали в Стамбул. Три года назад суд над разбойником Надиром, укравшим девушку-гречанку и убившим двух человек, получил весьма широкую огласку благодаря стараниям не только консулов, но и послов в Стамбуле. Дело это выставлялось как замечательное доказательство того, что османское государство хотя и проводит на бумаге всяческие реформы, но сохраняет прежние привычки и прежнюю тираническую сущность. Губернатор не успел в него вмешаться: разбойника доставили в Стамбул и там втихомолку казнили – повесили в темной камере казармы Селимийе. Или, например, дело наглого проходимца Рамоса Терзакиса, укравшего годом ранее статую Венеры (кражу обнаружил археолог Селим Сахир). Терзакис был подданным Османской империи, однако представил суду фальшивые документы о том, что он якобы сотрудник консульства. Дело привлекло внимание Стамбула и рассматривалось там. (Впоследствии Абдул-Хамид не только помиловал контрабандиста, но и, как часто поступал с осведомителями, переметнувшимися, по убеждению султана, к нему из вражеского лагеря, наградил его орденом Меджидийе третьей степени и велел выдать ему некоторую сумму золотом.)

Смерть Бонковского-паши также вызвала ажиотаж в стамбульской прессе, но тем не менее Абдул-Хамид не распорядился передать дело в столицу. Губернатор объяснял это условиями карантина и опасением занести чуму на военный корабль. Решив, что султану угодно, чтобы преступники были без особого шума наказаны, после чего дело следует предать забвению, Сами-паша объявил собравшимся в его кабинете, что Абдул-Хамид приказал, не дожидаясь доклада следственной комиссии председателю суда, завершить дело и немедленно казнить трех подозреваемых.

В тот же день после полудня выделенный гарнизоном арестантский фургон доставил в резиденцию губернатора Рамиза и двух его подельников, которых посадили в вонючую, темную подвальную камеру. Там они провели два часа, а затем были препровождены в суд. Рамиз, так и не признавший, несмотря на пытки, своей вины (что было редким явлением), держался с горделивым достоинством, чем снискал уважение судьи, присланного два месяца назад из Стамбула, но также и разозлил его. Пытки (и это тоже было редкостью) не обезобразили высокого, зеленоглазого красавца Рамиза.

Обвинение основывалось на собранных агентами и осведомителями Надзорного управления старых сведениях о преступлениях Рамиза против губернатора и османского государства, которые тот совершал на протяжении многих лет. Связи подсудимого с участниками Восстания на паломничьей барже, неповиновение жандармам, поддержка разбойника Мемо, терроризирующего греческие деревни (губернатор негласно тоже его поддерживал), – все это обвинение сочло доказательствами вины, свидетельствующими, что Рамиз как раз такой человек, который был способен убить Бонковского-пашу. Показания же свидетелей, видевших Рамиза во время убийства в других местах, доказательством невиновности признаны не были. Обвинение утверждало, что люди Рамиза специально поджидали знаменитого ученого в тех кварталах, где больше всего текке и продавцов намоленных бумажек, и на ведущих к этим кварталам улицах. А задумал Рамиз это преступление для того, чтобы помешать введению карантина и разжечь на Мингере беспорядки, тем самым дав западным державам повод вмешаться и отторгнуть остров от Османской империи по примеру Крита. Рамиз, который с прямо противоположной целью поддерживал банды, наводящие страх на греческие деревни, не стал даже отвечать на обвинения. Когда ему разрешили сказать последнее слово, он заявил: «Все эти оговоры и пытки не из-за политики. Причина в девушке, в любви и ревности – вот из-за чего меня оклеветали».

«Говоря о любви, он имел в виду Зейнеп! – воскликнула Пакизе-султан, услышав от мужа слова Рамиза. – А колагасы там был?»