Чжуанцзы

– О главном для сохранения жизни? – повторил Лао-цзы. – Способен ли ты сохранять единое, его не теряя? Способен ли узнавать, что впереди – счастье или беда, не гадая ни на панцире черепахи, ни на стебле пупавки? Способен ли остановиться? Способен ли со всем покончить? Способен ли оставить всех людей и искать только самого себя? Способен ли парить? Способен ли стать безыскусственным? Способен ли стать младенцем? Ведь младенец[174] целыми днями кричит и не хрипнет – это высшая гармония; целыми днями сжимает кулачки, но ничего не хватает – это общее в его свойствах; целыми днями смотрит, но не мигает – ни к чему внешнему не склоняется. Ходить, не ведая куда; останавливаться, не ведая зачем; сжиматься и разжиматься вместе со всеми вещами, плыть с ними на одной волне – таково главное для сохранения жизни.

– Все это и есть свойства настоящего человека? – спросил Карлик.

– Нет, – ответил Лао-цзы. – Это лишь способности к тому, что называется «растопить снег и лед». Настоящий же человек кормится совместно с другими от земли, наслаждается природой. Он не станет суетиться вместе с другими из-за прибыли или убытка, которые приносят люди и вещи; не станет удивляться вместе с другими, не станет вместе с другими замышлять планы; не станет вместе с другими заниматься делами. Уходит, словно парит, возвращается безыскусственный. Вот это и есть главное для сохранения жизни.

– Так это и есть высшее?

– Еще нет. Я тебе, конечно, поведаю. Я спросил, способен ли ты стать младенцем? Ибо младенец движется, не зная зачем; идет, не зная куда; телом подобен засохшей ветке, сердцем подобен угасшему пеплу. Вот к такому не придет несчастье, не явится и счастье. Что людские беды тому, для кого не существует ни горя, ни счастья!

Тот, чьи свойства в покое, испускает естественный свет. В том, от кого исходит естественный свет, люди видят его человеческое начало. Тот, кто совершенствовался, ныне обрел постоянство. К тому, кто обрел постоянство, стекаются люди, ему помогает природа. Того, к кому стекаются люди, называют человеком природы; того, кому помогает природа, называют сыном природы[175]

.

Ученик учит то, что не способен выучить. Деятель выполняет то, что не способен выполнить. Оратор ораторствует о том, о чем не способен ораторствовать. Тот, кто в знании отступает там, где не способен познать, обладает истинным знанием. Того, кто к этому не приближается, разбивает естественное равновесие.

Вещи запасает, чтобы уберечь тело; прячется от непредвиденного, чтобы сохранить живым сердце; осторожен во внутреннем, чтобы постичь другие вещи. Если такого и настигает тьма бед, то все они от природы, а не от человека: недостойны смутить установившегося, не могут проникнуть внутрь башни разума. В башне разума кое-что сохраняется, но сохраняется без знания, сознательно не может сохраняться. Если проявит это тот, кто не увидит искренности проявляемого, тот каждый раз проявит то, что не следует. Дело, входя в сердце, его не оставляет и каждый раз приносит ему новые утраты.

Того, кто сотворил недоброе явно, удается покарать людям; того, кто сотворил недоброе тайно, удается покарать душам предков. Лишь тот, кто понимает людей, кто понимает души предков, способен действовать в одиночестве.

Тот, кто заключает договор внутренний, остается безымянным. Тот, кто заключает договор внешний, стремится к приобретению. От того, кто действует без имени, даже в обычном исходит свет. Тот, кто стремится к приобретению, лишь торгаш. Глядя, как он вытягивается на цыпочках, люди принимают его за человека выдающегося.

Вещи вторгаются к тому, кто вместе с вещами исчерпывается. Как же снизойдет до людей тот, кто к вещам безразличен, не способен до них снизойти? Тот, кто не снисходит до людей, не имеет близких. Тому, у кого нет близких, все чужие. Нет оружия более сильного, чем воля, даже меч Мосе уступает ей. Нет разбойников более опасных, чем силы жара и холода, от них не скрыться во всей вселенной. Если не ограбят силы жара и холода, это сделает собственное сердце.

Путь пронизывает все свои части при образовании и разрушении. От этих частей отвращает то, что, будучи частями, они стремятся стать целыми. От целого отвращает то, что стремятся к еще большему целому. Поэтому в ушедшем безвозвратно видят душу предка. О тех, кто ушел и обрел прежнюю сущность, говорят – обрел смерть. Кто погиб, оставив телесную сущность, того и принимают за одну из душ предков. Это определяется тем, что бесформенное уподобляют обладающему телесной формой.