Даниэль Деронда

– Надеюсь, ты будешь счастлива. – А затем села в уголке и постаралась сдержать слезы.

В последнее время она все чаще думала о том, что вдруг сердце Гвендолин смягчилось от перенесенных невзгод и она сможет полюбить Рекса? Тогда со временем они могли бы пожениться, а она, Анна, радовалась бы, как подобает хорошей сестре, и помогала Гвендолин в домашних делах, пока Рекс не разбогатеет. И вот теперь ей приходилось радоваться совсем другому финалу.

Мисс Мерри и четыре девочки – сутуловатая Эллис, болтушки Берта и Фанни, тихая Изабель – присутствовали на семейном собрании в честь Гвендолин, благодаря которой реальная жизнь приобретала особый романтический оттенок. Вечер прошел в оживленной беседе: миссис Дэвилоу и ее сестра строили предположения, а пастор давал определенные ответы на все их вопросы. По его мнению, все хлопоты по организации свадьбы и дальнейшего обустройства следовало всецело доверить мистеру Грандкорту.

– Хотелось бы знать, что именно представляют собой поместья Райлендс и Гэдсмер, – призналась миссис Дэвилоу.

– Гэдсмер, кажется, довольно скромный уголок, – ответил мистер Гаскойн. – А вот Райлендс, насколько мне известно, – одно лучших поместий Англии. Парк там громадный, а леса состоят из ценных пород деревьев. Особняк построен не кем-нибудь, а самим Иниго Джонсом[34]

, а потолки в комнатах расписаны в итальянском стиле. Говорят, что имение приносит годовой доход в двенадцать тысяч фунтов. Быть может, на нем есть долги, но все же мистер Грандкорт – единственный сын. К тому же от него зависят два прихода.

– Было бы необычайно приятно, – вставила миссис Гаскойн, – если бы вдобавок ко всему прочему он стал и лордом Стэннери. Только представьте: он получил бы владения Грандкортов и Мэллинджеров, а еще титулы баронета и пэра. – Каждое из перечисленных достоинств она отмечала, загибая пальцы. – Говорят, правда, что титул пэра не принесет земли.

– На титул пэра не следует рассчитывать, – рассудительно возразил мистер Гаскойн. – Между нынешним пэром и мистером Грандкортом стоят два кузена. Вопрос о том, как из-за смерти близких и по другим причинам наследство порою сосредоточивается в руках одного человека, достоин серьезного размышления, однако излишества подобного рода скорее вредны, чем полезны. Стать сэром Мэллинджером Грандкортом Мэллинджером – полагаю, именно так будет звучать его титул – да еще с соответствующими владениями – честь для каждого, кто ее удостоится. Будем надеяться, что он оправдает возлагаемые на него надежды.

– А какое блестящее положение получит супруга! – воскликнула миссис Гаскойн. – И какую огромную ответственность! Но ты не должен терять время, Генри. Немедленно напиши миссис Момперт и отмени встречу. Хорошо, что поводом для отказа послужит помолвка, а не что-то другое. Иначе она могла бы почувствовать себя оскорбленной. Леди Момперт довольно высокомерна.

«Какое счастье, что я избавлена от этого ужаса!» – подумала Гвендолин, для которой имя леди Момперт стало воплощением темной стороны жизни.

Почти весь вечер она молчала, а ночью не могла сомкнуть глаз. Бессонница случалась у нее крайне редко, но еще реже ей приходилось скрывать беспокойство от матушки. Гвендолин оказалась в совершенно новом состоянии духа: привыкнув чувствовать уверенность в собственных силах и готовность повелевать другими, она только что решилась на такой шаг, который прежде делать не собиралась и, больше того считала для себя невозможным. Отступить она уже не могла. Многое из того, что ждало впереди, казалось прекрасным и заманчивым, в то время как в прошлом не оставалось ничего, о чем можно было жалеть. Однако непривычное чувство угрызения совести, казалось, не могли заглушить никакие утешительные ласки и подарки. Гвендолин была уже готова принять за норму легкомысленные слова, в отчаянии произнесенные ею после страшного разочарования, заставившего уехать в Лебронн: «Не имеет значения, как я поступаю и что делаю; главное – получать от жизни как можно больше радости». Однако необузданность и отказ от любой ответственности ради собственного оправдания внезапно вызвали страх, наполнив сердце ожиданием грядущих несчастий. Блестящее положение, о котором Гвендолин так мечтала; воображаемая свобода в браке; освобождение от унылой девичьей доли – перед ней открывался новый мир, и все же долгожданные радости казались запретным плодом, вкушать который дозволено только со страхом.

Лежа с открытыми глазами, «глядя в темноту, которую и слепой увидит», Гвендолин не могла избавиться от нахлынувшего на нее ужаса. Грандкорт и его отношения с миссис Глэшер неотступно повторялись в воображении, подобно упрямым воспоминаниям о позоре, и постепенно вытесняли все прочие мысли, оставляя лишь сознание, что эти образы никогда ее не покинут. К утру бессонница стала казаться бредом, и когда из-за шторы пробился слабый луч света, Гвендолин не вынесла мучения и крикнула:

– Мама!

– Да, дорогая, – тут же ответила миссис Дэвилоу вполне бодрым голосом.

– Позволь лечь с тобой.