Даниэль Деронда

– Ты хорошо сделал, что подвел нас к сути вопроса, – заговорил Бучан со своим быстрым шотландским акцентом. – Мы все согласны, что общество изменяется, пусть не всегда и не везде. А теперь, при всем уважении, хочу напомнить, что необходимо сначала изучить природу изменений, а уже потом присвоить себе право называть их прогрессом. Само это слово предполагает улучшение, и я считаю, что оно плохо подходит для этой цели, поскольку простое движение вперед может завести нас в болото. Хочу задать три вопроса. Все ли изменения направлены в сторону прогресса? Если нет, то как понять, какое из них прогрессивно, а какое нет? И каким способом мы можем ускорить наши шаги, когда понимаем, что идем верным путем, и замедлить их, если замечаем, что они ложны?

Однако вопросы Бучана остались без ответа, потому что Лайли немедленно заявил:

– Все изменения в жизни и все шаги, которые делает человек, совершаются не по его воле, а по законам человеческого развития. Мы видим только проявление этих законов, а изменения, происходящие в соответствии с ними, неизбежно становятся прогрессивными. Иными словами, если мы как-то иначе представляем прогресс, значит, мы не понимаем эти законы.

– Каким образом вы пришли к такой уверенности, что всякие изменения внутри нас суть только степени нашего развити? – спросил Деронда. – Неужели мы сами бессильны направлять нашу жизнь так, как считаем разумным, и все делается по законам, лежащим вне нас? В таком случае мы не должны даже пытаться противостоять разного рода заблуждениям. Если мы будем всякое совершаемое нами зло объяснять законами, лежащими вне нас, то не вернемся ли первобытному состоянию?

– Это правда, – согласился Мордекай. – Горе людям, не находящим в наши дни места для сопротивления! Я верю в рост и в новый расцвет жизни там, где семя более совершенно, согласно воле Бога. Жизнь нашего народа развивается. Он един и в то же время разнообразен в радости и печали, в мысли и действии. Он впитывает идеи других народов, придает им более совершенную форму и возвращает миру в виде нового богатства. Однако существует опасность сбоя, остановки. Память может истощиться, а вместе с ней ослабнет любовь. Или воспоминания могут превратиться в мертвые реликвии – и тогда душа народа заржавеет. Но кто осмелится сказать: «Источник их жизни высох, и они никогда более не станут нацией»? Не тот, кто чувствует, как жизнь его собратьев теплится в его собственной душе. Скажет ли он: «Куда бы ни повернули события, я не стану сопротивляться»? Его душа и есть сопротивление, искра, способная воспламенить души множества людей и повернуть события в новое русло.

– Я вовсе не отрицаю патриотизма, – возразил Гидеон. – Но все мы понимаем особое значение твоих слов, Мордекай. Полагаю, образ мысли Мордекая вам известен, – обратился Гидеон к сидящему рядом с ним Деронде и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я ощущаю почти семейную связь со своим народом и считаю необходимым поддерживать нашу веру рациональным образом. Я не одобряю того, что наши люди порою принимают обряд крещения, так как вообще не верю в обращение еврея. Сейчас, когда мы обладаем политическим равенством, искать оправдания в несправедливости непростительно. Но я выступаю против всех наших предрассудков и претензий на исключительность. Не существует причин, мешающих нам постепенно раствориться в том обществе, где мы живем. Таково требование нынешнего дня на пути прогресса. Я не стану возражать, если мои дети вступят в брак не с евреями, а с христианами. Справедлива старая поговорка: «Родина там, где хорошо живется».

– Такую страну непросто найти, Гидеон, – пожав плечами, быстро возразил Пэш. – За неделю ты зарабатываешь на десять шиллингов больше, чем я, а детей у тебя вдвое меньше. Если кто-нибудь организует бойкую торговлю часами на базаре в Иерусалиме, то я немедленно туда отправлюсь. Что скажешь, Мордекай?

Деронда удивлялся упорству Мордекая в посещении клуба. Человек, искренне преданный своей теории и постоянно сталкивающийся с равнодушием к ней знакомых, обрекает себя на медленные мучения, по сравнению с которыми судьба миссионера, принявшего смерть от томагавка, не заслуживает сострадания. Однако Мордекай не проявил ни малейшего сомнения. Для него настал момент духовной истины, и достойное изложение своей веры казалось ему важнее ее немедленного восприятия. Он ответил Пэшу с пылом, лишенным раздражения, но полным искреннего чувства и радости от возможности высказаться: