Даниэль Деронда

– Ничто не делает женщину более вульгарной, чем откровенное стремление с кем-нибудь поговорить и проявить вспыльчивость на людях. Женщина должна обладать хорошими манерами, иначе с ней невозможно выезжать в свет.

Как и предполагалось, Гвендолин поняла, о чем идет речь, и встревожилась: неужели она не умеет вести себя в обществе? Впрочем, выговор мужа лишь усилил ожидание новой встречи с Дерондой. Однако в шумной, насыщенной событиями столичной жизни, все же имевшей для Гвендолин много сторон, удовлетворявших ее самолюбие, это было довольно сложно. И, как всегда происходит в случае глубокого интереса, относительно редкие возможности обменяться с Дерондой несколькими словами приобретали в ее глазах гораздо бо́льшую важность, чем в глазах собеседника. Но чем мог помочь Деронда? Он определенно не избегал Гвендолин – скорее стремился деликатно убедить, что ее доверие не кажется ему нескромным и не умаляет его уважения. Больше того, ему нравилось ее общество – разве могло быть иначе? Гвендолин была не только любопытной загадкой, но в первую очередь прелестной женщиной, за чью судьбу Деронда считал себя ответственным – возможно, напрасно, – тем более что, думая о собственном будущем, представлял его далеким от этого прекрасного печального создания. Однажды он не смог устоять и на миг привлек внимание Гвендолин – точно так же, как схватил бы за руку, чтобы помешать сделать шаг навстречу опасности, и с тех пор она с упрямым постоянством обращалась к нему за помощью.

Как мы уже говорили, Грандкорт своими замечаниями вызывал в душе жены то чувство, которое хотел бы с равнодушным видом подавить. Один из таких моментов имел отношение к Майре. Гвендолин не оставила мысли об уроках пения, видя в них исполнение совета Деронды, и однажды утром за завтраком, подняв глаза от тарелки с креветками, которые не ела, произнесла:

– Пока мы в городе, я хочу брать уроки пения.

– Зачем? – апатично спросил Грандкорт.

– Зачем? – эхом повторила Гвендолин. – За тем, что я не могу есть фуа-гра, от которого сразу хочется спать, не могу курить, не могу ездить в клуб, чтобы испытать желание поскорее оттуда уйти. Я хочу развеять скуку. Какое время кажется тебе удобным? Пока ты занят юридическими и прочими делами, я буду брать уроки у этой маленькой еврейки, чье искусство вызывает бурный восторг.

– Любое, какое пожелаешь. – Отодвинув тарелку, Грандкорт откинулся на спинку стула и посмотрел на жену взглядом ящерицы, не переставая при этом теребить уши сидящего на коленях крошечного спаниеля (Гвендолин невзлюбила собак за то, что они к нему подлизывались). – Не понимаю, с какой стати леди учиться пению? – продолжил он лениво. – Любители выставляют себя на посмешище. Леди не должна рисковать петь на публике, а слушать ее вопли дома тем более не хочется.

– Я люблю откровенность. Именно в ней заключено огромное обаяние мужа, – отозвалась Гвендолин, характерным движением вскинув подбородок и подняв на вилке креветку. Смотреть в ее вареные глаза оказалось приятнее, чем в глаза Грандкорта. – И все же, – добавила она, проглотив унижение, – надеюсь, ты не будешь против, если мисс Лапидот выступит на нашем вечере четвертого числа? Я думала ее пригласить. Ты же знаешь: она пела у леди Брэкеншо и у леди Рэймонд, – а они придают музыке большое значение. Мистер Деронда – сам музыкант и первоклассный знаток – говорит, что для домашних концертов трудно представить пение лучше, чем у нее. По-моему, его мнению можно доверять.

Таким образом Гвендолин хотела метнуть в огород мужа маленький камешек.

– Очень неприлично со стороны Деронды повсюду расхваливать эту особу, – безразличным тоном заявил Грандкорт.

– Неприлично? – покраснев, воскликнула Гвендолин и снова посмотрела на мужа. Пораженная откровенным намеком, она даже не задумалась о том, что обвинение может быть ложным.

– Да. Тем более что леди Мэллинджер оказывает ей покровительство. Ему следовало бы держать язык за зубами. Мужчины отлично понимают, что их связывает.

– Те мужчины, которые судят о других по себе, – резко отозвалась Гвендолин и тут же побледнела от ужаса.

– Разумеется. И женщина должна принять их суждение, иначе с головой окунется куда не следует, – ответил Грандкорт, сознавая, что пытает жену клещами. – Полагаю, ты считаешь Деронду святым.

– Бог мой! Конечно, нет! – возразила Гвендолин, призывая на помощь всю свою выдержку. – Я считаю его не таким чудовищем, как многие другие.