Даниэль Деронда

Но несмотря на этот разговор, Гвендолин не рассталась со своей воскресшей верой – скорее ухватилась за нее еще крепче и отчаяннее. Так во времена религиозных преследований протестанты прятали Библию, а католики скрывали распятие, – в зависимости от того, чью сторону занимала власть. Характерно, что помимо сведений о Деронде, ради которых она ездила к Майре, ни сама девушка, ни ее высокочтимый брат не заняли в воображении Гвендолин значительного места. Она восприняла лишь то, что Деронда выступал в роли щедрого благотворителя, а тот факт, что он учит иврит проскользнул мимо сознания.

То впечатление, которое этот визит произвел на Грандкорта, сыграло важную роль в ее постоянной внутренней борьбе и стало причиной ее некоторой внешней перемены, не замеченной никем, кроме Деронды. Одна неделя сменяла другую, принося мимолетные встречи и короткие разговоры, и ему казалось, что Гвендолин ведет себя все более надменно, холодно и сдержанно. Тем более заметными и тревожными становились внезапные вспышки волнения.

На самом же деле она переживала нечто подобное наказанию за упрямство, которое подчиняет только одну половину личности, в то же время усиливая сопротивление другой. Грандкорт не столько понимал, сколько ощущал строптивость жены, а случай с Майрой углубил его подозрения в том, что упрямство проявляется сильнее после встреч с Дерондой. Между ними существовал какой-то «проклятый абсурд»: откровенного флирта Грандкорт не замечал, а во всех остальных направлениях его воображение оказывалось бессильным. Однако этот абсурд явно порождал в сознании жены странное кипение, способное обнаружиться и внешними неприятными проявлениями. Грандкорт ощущал в Гвендолин нечто угрожающее его супружескому спокойствию, и он решил это нечто безоговорочно и безвозвратно искоренить. Но среди избранных им способов был один очень особенный и далеко не столь искусный, как те речи, которые мы только что слышали.

Грандкорт рассудил, что жена должна узнать содержание завещания, однако огласить его сам не мог, поскольку пришлось бы упоминать о миссис Глэшер и ее детях. Открытое признание перед Гвендолин факта их существования вызывало у него крайнее отвращение. Подобно всем гордым, чрезвычайно замкнутым людям Грандкорт даже в житейских мелочах сторонился любых личных подробностей: например, в присутствии жены лакей не смел упоминать о ботинках и носках. Столкновений Грандкорт не выносил и всегда стремился исключить конфликт путем спокойного, но нестерпимого давления на оппонента. В то же время он хотел показать Гвендолин, что ему было хорошо известно, как она выходила за него замуж, будучи осведомленной о его отношениях с Лидией, а потому имел право поднять эту тему сейчас. Некоторые мужчины на его месте изложили бы все, что желали сообщить, в форме письма, однако Грандкорт терпеть не мог писать: даже короткий текст его утомлял, тем более что он давным-давно привык к услугам Лаша. Известно, что живут на свете люди, готовые скорее поступиться собственными интересами, чем сделать что-нибудь настолько неприятное, как написать письмо. Тем более немыслимо, чтобы эти непрактичные персоны окунулись в синтаксис и орфографию ради спасения чьих-то чувств. Грандкорту даже в голову не пришло, что он должен, может или хочет объясниться с Гвендолин в письменном виде. Единственным доступным средством коммуникации он видел Лаша, который, по его мнению, служил точно таким же инструментом, как бумага и перо. Однако даже здесь Грандкорт проявил сдержанность и не произнес ни слова, способного вызвать у Лаша дерзкое сочувствие любому предполагаемому недовольству браком, который тот с самого начала не одобрял. Кто из имеющих наперсника людей не совершает ошибки, недооценивая его проницательность и переоценивая собственное умение хранить секреты? Грандкорт никогда не скрывал от Лаша своих внешних обстоятельств: беспорядочности, долгов, нехватки наличных денег; ограничения касались лишь того, что ему было позволено говорить патрону. Незаменимый инструмент в человеческом облике стал настолько привычным, что близость его в Лондоне показалась возвращением необходимого удобства. В результате Лаш знал все тонкости завещания более конкретно, чем сам завещатель.