Даниэль Деронда

Но отбросить однажды пришедшие мысли все равно, что пытаться говорить, не слыша собственного голоса. Рожденная страстью мысль подобна воздуху и проникает всюду: поклоны, улыбки, разговоры, остроумные замечания похожи на соты, где подобные мысли скапливаются по собственному желанию, далеко не всегда обладая вкусом меда. Не оставаясь в одиночестве, в течение нескольких часов Гвендолин окончательно заблудилась в лабиринте раздумий, выбирая и отвергая пути для безопасного выхода. Сама того не осознавая, она переживала, что все ее прошлые поступки муж воспринимал в свете самых низменных побуждений. Она вспоминала сцены его ухаживания, переживая их с новым, горьким пониманием полной осведомленности Грандкорта. Зная его, теперь она понимала, что он с большим удовольствием поборол ее безмолвное сопротивление и со дня свадьбы постоянно испытывал холодное ликование от обладания воображаемым секретом. «Буду настаивать на раздельном проживании» – такое решение первым пришло ей в голову. Его сменило следующее: «Оставлю его, даже если он не согласится. Назначение мальчика наследником – это мое искупление». Однако ни в темноте, ни при свете дня Гвендолин не могла представить возможность воплотить это решение в жизнь. Разве могла она вернуться в свою семью, сделав несчастными родных и став объектом скандала в покинутом ею обществе? Какое будущее ожидало миссис Грандкорт после возвращения к матери, которая вновь погрязнет в нищете, тогда как главным оправданием брака Гвендолин послужило благополучие миссис Дэвилоу? Недавно дядя и Анна приезжали в Лондон, и хотя желание остановиться у Рекса освободило ее от необходимости пригласить их на Гросвенор-сквер, краткий визит помог ярче представить, что значило бы возвращение в семью. Что она могла бы сказать в оправдание бегства? Дядя приказал бы немедленно вернуться к мужу. Мама заплакала бы. Тетушка и Анна посмотрели бы на нее с тревожным недоумением. Муж подчинил бы ее своей воле. «Буду настаивать на раздельном проживании!» Легко сказать. С чего же начать? На что жаловаться? Каждое слово могло послужить только ее собственному обвинению. «Если уж мне суждено быть несчастной, – звучал в мыслях мятежный рефрен, – то лучше держать это несчастье при себе». Больше того, осознание правды снова и снова напоминало о том, что она не имеет права жаловаться на заключенную сделку и тем более нарушать ее.

Среди доводов, побуждавших Гвендолин повиноваться судьбе, одним из главных было инстинктивное болезненное осознание, что, бросив мужа, она расстанется и с Дерондой. Вспоминая свое поведение с ним и представляя себя разведенной женщиной в сомнительном положении, она испытывала острое смущение. Что бы он сказал, узнав все? Скорее всего посоветовал бы терпеть все невзгоды, если она не была уверена, что, избрав другой путь, может стать лучше. В какую женщину ей предстоит превратиться, даже если бы и удалось достигнуть этой призрачной свободы? В одинокую, уставшую от жизни, вызывающую сомнительную жалость. «Сбежавшая» миссис Грандкорт окажется существом еще более достойным презрения, чем Гвендолин Харлет, вынужденная учить дочерей епископа под присмотром миссис Момперт.

Она больше ни разу не взглянула на принесенную Лашем бумагу, а прежде чем позвонить горничной, спрятала листок в оказавшемся под рукой дорожном несессере, гордо сдержав любопытство относительно назначенной ей доли наследства. Гвендолин чувствовала, что в сознании мужа и его наперсника она была подлым созданием, готовым принять замужество и богатство на любых условиях, какими бы бесчестными и унизительными они ни оказались.

День за днем, неделя за неделей мысли двигались по одному и тому же кругу. На смену маю пришел июнь, а миссис Грандкорт по-прежнему оставалась на своем месте, появляясь в обществе с привычной грацией, красотой и очарованием. Стоит ли удивляться тому, что ее душевное сопротивление скрывалось под маской внешней покорности? Подобное явление встречается довольно часто, и многие шумно и неустанно объясняют это длинным рядом сложных причин, хотя, в сущности, они мирятся с жизнью только потому, что при ближайшем рассмотрении она оказывается наименее неприятной, чем другие возможные для них положения. Бедная Гвендолин имела слишком много и в то же время слишком мало ума и достоинства, чтобы стать исключением. Так что нет ничего странного в том, что Деронда отметил новую жесткость в ее взгляде и манерах, призванную изо дня в день скрывать чувства.

Так, однажды утром, проезжая верхом по Роттен-Роу вместе с Грандкортом, Гвендолин заметила стоящую на повороте темноглазую даму с маленькой девочкой и светловолосым мальчиком и сразу узнала в них тех, кто стал ее вечной болью. Лошади только что перешли с рыси на шаг. Гвендолин не хватило мужества сделать что-нибудь иное, кроме как отвести взгляд от пронзительных темных глаз, а муж с каменным лицом проехал мимо непрошеных зрителей.