Даниэль Деронда

Увидев мужа, Гвендолин вздрогнула, однако не двинулась с места. В эту минуту она не могла притвориться и испытывала лишь тупое отчаяние оттого, что жизненно важный разговор так грубо прервался. Занавес опустился. Деронде, естественно, не оставалось ничего другого, как сохранять внешнее спокойствие и невозмутимость. Он понимал, что ждет Гвендолин после того, как супруг застал ее наедине с посторонним мужчиной, к тому же в состоянии глубокого волнения. Чувствуя, что, оставаясь дольше, он только укрепит возможные подозрения Грандкорта, Деронда лаконично произнес:

– Мне пора. До свидания.

Он протянул ей руку, и Гвендолин позволила ему пожать ледяные пальцы, однако не ответила на слова прощания.

Едва Деронда вышел из комнаты, она бросилась в кресло в ожидании наказания, но Грандкорт не сказал ни слова, вполне удовлетворенный тем, что раскрыл обман. Вечером они должны были отправиться на бал, но Гвендолин, сославшись на плохое самочувствие, отказалась, и Грандкорт, даже не ухмыльнувшись на жалобу жены, уехал один.

На следующее утро, за завтраком, он объявил:

– Собираюсь выйти на яхте в Средиземное море.

– Когда? – уточнила Гвендолин, и сердце ее вздрогнуло в радостной надежде.

– Послезавтра. Яхта стоит в Марселе. Лаш уже уехал, чтобы все подготовить.

– Можно мне пригласить к себе маму? – робко спросила Гвендолин. Мечта о покое и любви наполнила душу потоком утреннего света.

– Нет. Ты поедешь со мной.

Глава IX

Прощаясь с Гвендолин, Деронда не посмел сказать: «Я уезжаю, и мы долго не увидимся», – чтобы Грандкорт не подумал, что его отъезд имеет для нее какое-то значение.

Даниэль действительно собрался в путь при обстоятельствах столь значимых, что, отправляясь к Гвендолин с намерением исполнить обещание, находился в глубочайшем волнении. Утром сэр Хьюго отправил к нему на квартиру посыльного с запиской: «Явись сейчас же. Произошло нечто важное».

Войдя в кабинет, Деронда испытал глубокое облегчение: баронет встретил его с искренней нежностью, а не с печалью, как он в тревоге предположил.

– Ничто не расстроило вас, сэр? – проговорил Деронда скорее утвердительно, чем вопросительно, крепко пожав предложенную руку.

Глухим от волнения голосом сэр Хьюго ответил:

– Нет, Дэн, нет. Садись. Я должен сказать тебе нечто важное. – Проявление столь глубокого чувства было не свойственно баронету. – Мой мальчик, причин для огорчения нет. Во всяком случае, если ничто не расстроит тебя сверх меры. Но я не предполагал, что это – именно это – когда-нибудь произойдет, и потому не подготовил тебя к известию. Я никогда не рассказывал тебе о твоем рождении, но, как мог, старался, чтобы это обстоятельство не причинило тебе страданий.

Сэр Хьюго умолк, однако Деронда не мог произнести ни слова. Он боялся положиться на собственный голос, поскольку лучше всех осознавал, как много зависело от того момента, когда тайна перестанет быть тайной. Никогда еще сэр Хьюго не видел прекрасное молодое лицо таким бледным, а губы – сжатыми, словно в момент острой боли. Он заговорил еще осторожнее и мягче, как будто боялся ранить:

– Я исполнял желание твоей матери: она требовала сохранения тайны, – однако теперь изменила мнение и страстно хочет тебя видеть. Я отдаю в твои руки письмо, чтобы ты прочитал его в одиночестве. Здесь подробно описано, что тебе следует сделать, чтобы ее найти.

Сэр Хьюго протянул Даниэлю написанное на заграничной бумаге письмо, и Деронда тут же спрятал его в нагрудный карман, радуясь, что не придется его читать здесь и сейчас. Отразившиеся на лице Даниэля чувства не просто тронули баронета, а заметно нарушили его обычное самообладание. Сэр Хьюго не находил сил сказать что-нибудь еще, а душу Деронды переполнял вопрос, задать который было труднее всего на свете. И все же откладывать дальше он не мог. Настал сакраментальный миг. Если его упустить, то больше никогда не удастся восстановить атмосферу, позволяющую произнести самые важные слова и выдержать ответ. Несколько мгновений Деронда сидел неподвижно, потупив взгляд, и обоим казалось, что мысли витают в воздухе. Но вот он посмотрел на сэра Хьюго и с трепетным почтением, опасаясь даже косвенно выразить много лет скрываемый упрек, спросил:

– А мой отец тоже жив?

Ответ последовал немедленно:

– Нет.

В буре чувств, вызванной коротким словом, невозможно было отличить радость от боли.

Между тем сэр Хьюго также увидел прошлое в новом свете. После долгого молчания, во время которого Деронда чувствовал себя человеком, чья вера рухнула прежде, чем он принял другую религию, баронет проговорил, словно исповедуясь:

– Возможно, Дэн, я был не прав, сделав то, что сделал. Возможно, мне слишком нравилось обладать тобой единолично. Но если ты испытывал страдания, от которых я мог бы тебя избавить, то прошу прощения.

– Прощение давно с вами, сэр, – ответил Деронда. – Главное страдание всегда касалось другого человека, которого я никогда не знал, но теперь должен узнать. Оно не мешало мне испытывать к вам искреннюю привязанность, наполнявшую всю мою жизнь, сколько себя помню.